Мастер Ветра. Искра зла

И продолжал стоять. И стало мне нестерпимо одиноко, зябко. Так, что хотелось завернуться в теплый плащ, пристроиться где-нибудь в теплом месте, да и завыть горестно во все горло.

Мальчишки, припустившие было за чужеземцами, стали возвращаться, когда принц вдруг остановился. Обернулся, сверкнув глазами, и, наклонившись, что-то спросил у сопровождавшего его воина. Выслушал ответ, кивнул и, подбоченясь, отправился дальше.

А я обнаружил, что уже давно стоит передо мной седой старичок и выговаривает:

– …Как вы с батюшкой вашим тот раз гостевали. С тех-то пор и пошло, что как весна, как травка молоденька из землицы на свет повылазит, так што коняги, што кормилицы наши – коровки – совсем тосковать начинают. И ни есть, ни пить не хочут. Давеча жеребчика молодого…

Все просто. Раз пришел сын лесного народа в город да от ряды не отказывается – значит, иди и смотри, что с туземным скотом приключилось. Исцеляй.

Две зимы назад заезжали мы с отцом и дядьями в Росток. Посмотреть на древний камень – След, оставленный богами в подвале княжьего терема. В глубине брата-близнеца валуна, обрастающего мхом в дебрях нашего леса, вдруг загорелась крохотная красная искорка, которой тем не менее хватило, чтоб за ночь выжечь все живое на сажень вокруг. Так пока мы с отцом и князем Вовуром в подвал лазали, дядья – травники умелые – мигом скотину местную на ноги поставили.

Теперь-то я один. И имя мое, Судьбой выбранное, – Арч – значит «лучник». Травы-то и я знаю, да только целители животине не только отварами помочь могут. Тут сила особая нужна. У меня же мощь другая, я с ветром больше дружу, чем с землей…

И страшно стало так, что аж зубы свело…

– Отправь мелочь, на ноги легкую, крапиву рвать, – прямо так, сквозь зубы процедил я. – Как можно больше… И ноготки должны уже повылезать. Их тоже… хотя б охапку пусть нарежут… На площадь пусть несут. Там я буду.

Одеревеневшие ноги слушались плохо. Пришлось выпрямить спину и, глядя поверх голов – нечего им видеть плещущийся в глазах ужас, – шагнуть. Раз, другой…

3

Лето перевалило за середину. По утрам появились туманы. Слабые пока. Дымка вдоль земли, к рассвету падавшая на траву и плащи обильной росой.

Дрова в костре трещали, щелкали и горели плохо. От речки тянуло свежестью, но маленькие язычки пламени, затеявшие прятки среди наваленного в кострище хвороста, к земле не гнулись.

Сырое неприветливое утро.

Нужно было вставать и идти.

И костер все не разгорался.

И было страшно.

– Иди, – сказал отец. – Пожуешь по дороге.

И отказаться нельзя. Невозможно. Немыслимо. Все, абсолютно все, кому случилось дожить до порога взрослой жизни, в этот летний день поднимались на гору Судьбы. И через две ночи возвращались. И все приносили с собой знак. Я даже представить себе не мог, что бы сказали родственники, вздумай я отказаться от ритуала. Да и прожить всю жизнь без имени – врагу не пожелаешь. А нет знака – нет имени.

Я кивнул и тяжело вздохнул. Все уже сказано. Все приготовлено. Нужно идти.

Проснулись птицы. Далекого, невидимого за деревьями, горизонта коснулся край солнца. Верхушки сосен вспыхнули живым зеленым пламенем. И сразу стало легче. Даже поклажа уже не казалась такой неподъемной. И две ночевки в незнакомом месте, без присмотра взрослых, перестали пугать. Я улыбнулся посветлевшему небу, поправил небольшой топорик на поясе, подпрыгнул, проверяя – не звякнет ли плохо уложенная мелочь, и пошагал в гору по узкой, оленьей, тропке.

Стоило подняться выше верхушек сосен, что окружали маленькую полянку, где остался поджидать моего возвращения отец, и взглянуть на покрасневшее от натуги – а вы попробуйте поднять такую тушу в небо! – светило, как давешние страхи показались смешными. Да и кого мне тут бояться? Звери не посмеют тронуть Бельчонка из лесного народа. Демонов в нашем лесу выбили еще во времена Старого Белого, а чужестранцы при всем желании это место не найдут. Хоть и торчит одинокая гора над нашим лесом, словно труба над хижиной, да только ведут сюда пути заповедные, чужакам неведомые.

И прохлада туманного утра быстро развеялась. Выпала было росой на сочную траву, но и там долго не продержалась – истаяла под лучами жаркого солнца. По спине от быстрой ходьбы потекли струйки теплого пота. Топорик уже не казался грозным боевым оружием, скорее мешался. Я стал все чаще останавливаться, с любопытством крутить головой, осматривая доставшиеся мне на три дня владения.

Кто-то из веселых богов, создавая наши леса, сдвинул ладошкой кусок земли, да и оставил. Зачем ему это понадобилось, он объяснить побрезговал, но до самых Рассветных гор ни одной сколько-нибудь выпирающей выше деревьев кочки больше не было.

Западный и северный склоны получились настолько крутыми, что ни у чего, кроме любимого козлами кустарника, сил там расти не находилось. С востока и юга многие сотни лет гору подмывала неспешная лесная речка Крушинка. Песчинку за камешком уносила вода к далекой Великой реке части пологого склона, пока он не превратился в обрыв. И лишь козья тропа вела к вершине между обрывом и крутью.