Мастер ветров и вод

— Скажи мне, кто ты и как твое имя, — потребовала я резонно. — И тогда мне легче будет освободить тебя.

— Мое имя Чжэнь, я была любимой наложницей императора Гуансюя, — сказала Соня, а я схватилась за голову. — Но императрица Цыси погубила меня. Она повелела мне броситься в дворцовый колодец, когда началось восстание. Она обманула меня, она избежала опасности, а я обречена навечно стенать на дне проклятого колодца! Теперь ты знаешь мою историю, друг. Освободи же меня. Протяни мне руку и вытащи из колодца.

Вот это я влипла! Как прикажете поступать? Соня в явном медиумическом трансе, и говорить ей, что никакого колодца здесь и помину нет, бесполезно. Значит, остается одно: подыграть ей.

— Будь по-твоему, несчастная душа, — произнесла я торжественно. — Протяни вперед правую руку. Соня повиновалась. Я взяла ее за руку, с мгновенным ужасом ощутив, что Сонина рука холодна могильным холодом и совершенно мокрая, словно Соня и впрямь сидела в колодце.

— Слушай меня и ступай за мной. Я выведу тебя из колодца твоей печали, — сказала я немного пафосно.

Соня послушно шагнула за мной со своего импровизированного ложа. Святые небеса! Ее ночная сорочка вся была насквозь мокрой и тоже холодной. Да что же это такое делается!

— Иди за мной. — Я повела Соню в свою комнату, единственную комнату, которой пока не коснулся ветер перемен и странных перестановок. Здесь, не выпуская Сониной руки, я открыла шифоньер и достала свое теплое и длинное вязаное платье. Оно у меня хранилось на случай особо коварных холодов, кто же знал, что оно теперь пригодится.

— Что ты хочешь делать со мной, нездешнее существо? — со страхом спросила Соня, глядя на меня невидящими глазами.

— Я хочу совлечь с тебя одежды печали и облечь тебя в одежды радости, — высокопарно отвечала я. Ну а как мне было еще отвечать, если Соня сейчас не Соня, а призрак какой-то наложницы?!

«Не какой-то, а любимой наложницы императора Гуансюя», — поправил меня внутренний голос.

«И что из этого?» — поинтересовалась я у внутреннего голоса, но тут он, подлец, смолчал.

Я старательно переодела Соню в свое платье, а на плечи ей набросила еще и пуховую шаль — чтоб хоть как-то отогнать от подруги пронизывающий могильный холод.

— Тепло, — прошептала Соня. — Плоти тепло, а душе холодно. Ах, нездешнее существо, успокой мою душу, скажи, что больше никогда я не вернусь в колодец!

— Не вернешься, — заверила я Соню. И тут мне пришла в голову отличная мысль. Я выведу Соню на свежий воздух, поброжу с ней по парку вокруг особняка — глядишь, она и придет в себя. Все-таки я не могла привыкнуть к тому, что моя подруга — утопленная в колодце императорская наложница.

Я осторожно свела Соню вниз, в холл, все еще надеясь, что она выйдет из своего жутковатого транса. Но этого не происходило. Соня однообразно жаловалась мне на каждом шагу на несправедливость и жестокость императрицы Цыси, на то, что даже любящий император не смог прийти ей на помошь...

В холле мне пришлось потрудиться, натягивая на Соню сапоги и шубу — мороз на улице был нешуточный. Соня почему-то очень противилась сапогам, пришлось сказать, что это не сапоги, а облачение для прохождения моста между мирами. Здорово я сочиняю всякую чушь, а?

Наскоро одевшись сама, я подхватила Соню под руку, и мы вышли из дому в заснеженный, тихий и темный парк. Небо было таким облачно-темным, что напоминало растертую по бумаге гуашь. Парк, в дневное время приветливый, спокойный и знакомый, как собственная перчатка, сейчас казался далеким, чужим, пронизанным совершенно нездешним холодом. Мороз был явно градусов за двадцать, но еще сильней был мороз, который проще назвать страхом. Моя душа буквально оледенела, когда я, стоя на пороге дома вместе с Соней, увидела, как над воздетыми вверх голыми ветвями платанов возникает некое свечение, напоминающее огни святого Эльма.

— Соня, — тихо спросила я подругу по-русски, — Соня, ты очнулась? Тебе легче?

Она не ответила. Заглянув в ее глаза, я вздрогнула: из глаз моей подруги струился тот же мертвенно-голубой свет, что нисходил сейчас на парк. Свет превращал лицо Сони в погребальную маску, в фарфоровой белизны череп, скалящийся в вечной своей ухмылке...

— Все, что есть на Небе, есть и на земле, — сказала Соня на хунаньском диалекте. — О если бы душа моя нашла достойный мяо, то успокоение бы даровали мне верховные существа!

Мяо?! Я переворошила свои знания китайского языка и вспомнила, что мяо означает «храм» или «кумирня». Душе наложницы Чжэнь нужен храм для успокоения мятежного сердца?

Впрочем, буквально в ближайшую минуту выяснилось, что кумирня-мяо требуется не только душе наложницы Чжэнь. Свечение, окружавшее деревья, стало сильнее, и из него вышли несколько призрачных и не слишком-то симпатичных существ. О, только этого не хватало! Неужели это и есть те самые духи-гуй, об опасности столкновения с которыми меня предупреждал добрый кузен Го?