Мастер всея Галактики

— Будет время, я объясню, как сконструирован Стентон, — пообещал Мори, — как мы собирали данные, дошедшие до наших дней, переводили их в матсистему, питающую монаду управления — она у симулакра вместо мозга.

— Ты представляешь, что творишь?! — возмутился я. — Ты разрушаешь САСА, все это — мыльный пузырь! Бездарная болтовня и вздор недоумка! Меня в это дело не втравливай!

— Тихо, — шикнул Мори, как только Стентон позвонил.

Дверь распахнулась, и я увидел отца: он стоял в брюках, тапочках и новом халате — это мой рождественский подарок. Папа был импозантным мужчиной, и Стентон, начавший было свою маленькую речь, запнулся и несколько замешкался.

— Сэр, — проговорил ОН наконец, — я имею честь быть знакомым с вашим сыном Льюисом.

— О да, — ответил отец, — он сейчас в Санта — Монике. Похоже, что Стентон понятия не имеет, что такое Санта — Моника, и стоит теперь перед папой дурак дураком. В «ягуаре», рядом со мной, Мори ругался самым скверным образом, доводя себя прямо — таки до белого каления. Но мне стало смешно: этот симулакр застыл ну совсем как нерасторопный продавец — новичок, у которого язык к небу присох и ни единой мысли в голове…

С другой стороны, зрелище впечатляло: два почтенных джентльмена, лицом к лицу — Стентон с раздвоенной седой бородой, в старинных одеждах, и мой отец, который вряд ли выглядел более модерново.

«Встреча патриархов, — подумал я. — Словно в синагоге…»

Наконец мой папа сказал:

— Почему бы вам не войти в дом? — Он держал дверь открытой, и ШТУКА проследовала вовнутрь, исчезнув из поля зрения. Дверь захлопнулась, освещенное крыльцо опустело.

— Ну и что ты скажешь? — обратился я к Мори. После чего мы последовали вослед, благо дверь оказалась незапертой.

В гостиной на софе восседал Стентон, держа руки на коленях, и беседовал с папой, в то время как Честер и мама продолжали смотреть телевизор.

— Папа, — проговорил я, — ты зря тратишь время на разговоры со ШТУКОЙ. Ты знаешь, что ЭТО такое? Просто — напросто машина, вроде кофемолки. Мори собрал ее наспех, и обошлась она ему в шесть тонн баксов.

Отец со Стентоном замолчали и уставились на меня.

— Этот очаровательный пожилой джентльмен?! — произнес мой отец, разражаясь праведным гневом. Нахмурив брови, он громко отчеканил: — Запомни, Льюис, этот человек — хрупкий тростник, самая малая и ничтожная вещь в природе, но, черт возьми, mein Sohn, это — мыслящий тростник! Вселенной нет смысла ополчаться на него: достаточно капли воды, чтобы убить его. — Раздраженно тыча в меня пальцем, папа проревел: — Но если даже вся Вселенная замыслит сокрушить его, то знаешь, что тогда будет? Слушай, и я скажу тебе: все равно человек будет величествен и прекрасен! — Он в сердцах стукнул по подлокотнику кресла. — А знаешь почему, mein Kind? — Потому, что он сознает свою бренность, и вот что я скажу тебе еще: у него есть преимущество перед проклятой Вселенной — она — то ни капельки не соображает. И, — немного успокоившись, завершил папа, — в этом состоит все наше величие. Я имею в виду то, что человек мал и слаб, он не может наполнить собой время и пространство, но он наверняка может найти применение своему разуму, данному Богом.

Так же, как это может сделать вот эта, как ты назвал ее, ШТУКА. Это — не ШТУКА. Это — ein Mensch, человек. Я должен рассказать тебе одну смешную вещь. — После этого он разразился шуткой, наполовину на идише, наполовину по — английски.

После окончания мы все рассмеялись, несмотря на то, что, как мне показалось, улыбка Стентона несколько принужденная, если не сказать — вымученная.

Пытаясь воскресить в памяти все, что читал о Стентоне, я вспомнил, как на протяжении Гражданской войны и во времена реконструкции Юга его считали крепким орешком. Особенно когда он сцепился с Эндрю Джонсоном, пытаясь предъявить ему обвинение в преступлении против государства. Папина шутка была очень человеколюбивой — вероятно, он не оценил ее, ведь так же имел обыкновение вести себя Линкольн. Но папу прорвало: его собственный отец был широко известным специалистом по Спинозе, настоящим ученым, а папа мой, хоть и окончил семь классов, прочел все книги и документы, какие только есть на свете, и вел переписку с литераторами всего земного шара.

— Простите, Джером, — после некоторой заминки обратился к папе Мори, — но вам сказали чистую правду. — Он подошел к Стентону, протянул руку и что — то там переключил у него за ухом.

— Глоп! — выдавил Стентон и сразу стал неподвижным и безжизненным, как утюг. В глазах померк свет, упали и застыли неподвижно руки. В общем, зрелище прямо — таки картинное. С мелкой дрожью в коленях, я уставился на папу. Мне хотелось видеть, как он это воспримет. Честер же и мама лишь на миг оторвали взгляды от телеэкрана. Наступила пауза, полная якобы задумчивости. И даже если б в этот вечер атмосфера не была столь насыщена выспренней болтовней, то именно сейчас наступил момент, который мог положить начало такому состоянию: мы все вдруг резко сделались серьезными.

Папа даже встал и отправился изучать ШТУКУ собственноручно.

— Ой, гевалт! — покачал он головой.