Мастера детектива. Выпуск 12

— Вот именно! Я ведь точно так же, как и ты, чихать хотела на законы! А потому обойдешься без уважения!

В перепалку вмешался дед:

— Элуа, не позволяй ей разговаривать таким тоном! Подумай, какой пример она подает твоей матери!

Но Селестина в одну секунду отбила у старика весь воинственный пыл:

— А вы, дедушка, шли бы лучше к себе в комнату, пока я не рассердилась! Не то ужин вам придется искать в другом месте!

— Селестина! — возмутился Маспи. — Я запрещаю тебе…

— Ты? Да иди ты…

В эту минуту в доме Маспи началась новая эра. Тем не менее Элуа, оправившись от потрясения, решил бороться и не допустить полного краха. Пока старики тихонько отступали, не желая случайно угодить под горячую руку, хозяин дома напустил на себя торжественный вид.

— Я к этому не привык, Селестина… С чего вдруг ты стала обращаться со мной, как с последним… ничтожеством?

— А как еще можно назвать мужчину, если он позволяет оскорблять свою жену, оставляет ее без помощи и защиты?

— Да что ты болтаешь?

— Может, ты не слыхал, как со мной разговаривала Перрин?

— Когда речь заходит о господине Бруно Маспи, я не желаю вмешиваться! Мне слишком стыдно!

— Это мне стыдно за тебя!

— Я запретил тебе говорить о парне, которого больше не желаю знать!

— Ах, ты его больше не знаешь? Старый дурак! Во всяком случае, ты не посмеешь отрицать, что наш сын просто красавчик! А как он вошел!

Элуа скорчил гримасу.

— Красавчик… не стоит преувеличивать… И вообще, интересно, в кого это ему быть красивым?

— В меня! Ты уже забыл, какой я была раньше? В те времена, когда малыш появился на свет?

Маспи чувствовал, что разговор принимает слишком опасный для него оборот. Он попробовал сменить тему.

— Я помню только одно: что категорически запретил вспоминать о субъекте, опозорившем до сих пор всеми почитаемую семью!

— Кем?

— Что — кем?

— Я тебя спрашиваю: кто нас уважал?

— Но, мне кажется…

— Нет, Элуа… К нам относились с почтением все отбросы общества, но ни один порядочный человек не пожал бы тебе руки… И был бы совершенно прав, Великий Маспи, потому что ты плохой муж, бессовестный отец и, с точки зрения нормальных граждан, всего–навсего мелкий жулик!

— Я вижу, господин Бруно здорово промыл тебе мозги!

— Ну, он–то везде может ходить с высоко поднятой головой!

— В форме!

— А на тебя не надевали в тюрьме форму?

— Так это ж насильно! Я ее не выбирал!

— Ошибаешься! Ты выбрал образ жизни, а вместе с ним — и тюремную робу!

Наступила долгая тишина. Оба обдумывали все сказанное. Наконец Маспи поднялся из кресла.

— Селестина… я тебя всегда уважал… но на сей раз ты зашла слишком далеко… Для меня твой сын — презренный тип, и, даже если бы он тонул у меня на глазах, я бы и мизинцем не шевельнул… Я считаю, что Бруно Маспи умер и похоронен… А теперь, если хочешь, отправляйся к нему… и, коли Фелиси тоже увяжется за вами, — задерживать не стану! Ты, твой сын и твоя дочь стали говорить на другом языке, поэтому вполне естественно, что мы больше не понимаем друг друга… И, раз уж так получилось, я готов остаться один со стариками и поддерживать честь дома Маспи!

В тот вечер впервые в жизни Элуа настолько утратил вкус к радостям бытия, что улегся спать без ужина.

Утром инспектор Пишранд заглянул в паспортный отдел префектуры к своему другу Эстуньяку, чьим детям приходился крестным отцом. Приятели мирно болтали, когда полицейский вдруг заметил ослепительную блондинку. Эта не слишком добродетельная особа, Эмма Сигулес по кличке Дорада [102], занимала в своем кругу довольно высокое положение — поговаривали, что она более чем дружна с Тони Салисето. Незаметно указав на молодую женщину, Пишранд попросил приятеля:

— Постарайся задержать эту девицу на две–три минуты, а я тем временем узнаю у твоего коллеги, что ей понадобилось.

— Положись на меня!

Когда Дорада после долгих препирательств вышла наконец из кабинета, в коридоре ее встретил Эстуньяк. А инспектор поспешил к чиновнику, у которого только что побывала Эмма Сигулес. Очередь недовольно заворчала, и инспектору пришлось предъявить удостоверение.

— Чего хотела мадемуазель Сигулес?

— Получить паспорт.

— Так–так… она вам случайно не сказала, куда собралась?

— Кажется, в Аргентину.

— Естественно! А она не задавала вам каких–нибудь не совсем обычных вопросов?

— Честно говоря… Погодите, а ведь и правда! Мадемуазель Сигулес хотела знать, сколько драгоценностей может прихватить с собой, не опасаясь затруднений со стороны аргентинской таможни… Я ответил, что хоть тонну, там ни слова не скажут и даже наоборот!

Теперь Пишранд точно знал, что, как и обещал шефу, вплотную приблизился к цели, а потому с особой теплотой потряс руку удивленному столь необычным для полицейского энтузиазмом чиновнику.

— Вы и представить не можете, старина, какую услугу мне оказали! И последнее: дайте мне, пожалуйста, адрес мадемуазель Сигулес.

— Улица Доктора Морукки, триста двадцать семь.