Мастера детектива. Выпуск 2

– А! Чья она? Не знаю, – ответил шофер, тщательно взвесив вопрос. – Чья она – я не знаю. Но управляет тут мадемуазель Латур, короче мадемуазель Прю. Очень обходительная девушка.

– Латур?

– Да, мадам. Вам нехорошо, мадам?

– Нет. А у нее есть родственница, сестра, или, может, тетя, такая Ивета Латур?

Шофер уставился на нее.

– Вот, господи, ну и задали вы мне задачу, мадам! Я бы с удовольствием… Я знаю только лавку. Лавка чистенькая, аккуратненькая, нарядненькая и хорошенькая, как сама мадемуазель Прю (тут Ева поймала на себе его любопытный взгляд). Вас обождать, мадам?

– Нет. Ах да! Лучше подождите.

Она хотела было задать ему еще какой–то вопрос, но передумала, повернулась и заспешила к цветочной лавке.

Безмятежный таксист у нее за спиной прикидывал: «Господи, хорошенькая–то какая, и англичанка! Неужели же мадемуазель Прю отбила у нее ухажера, а эта мадам пришла сводить с ней счеты? Тогда, старина Марсель, тебе лучше убраться отсюда подобру–поздорову, пока в тебя не попали купоросом. Хотя нет, англичане вроде редко пускают в ход купорос. Но они тоже бывают хороши, я видел, что творится, когда мистер приходит домой пьяный, а миссис lui parle de ca [3]. Ладно, почему бы не поразвлечься без риска для жизни. Да за ней ведь еще и восемь франков».

Что до Евы, то ее мысли были далеко не так просты и прямолинейны.

Она помедлила перед дверью. За чисто вымытым зеркальным стеклом почти ничего не было видно. Из–за темных крыш выбрался месяц, но стекло отсвечивало и сделалось непроницаемым.

В любое время после десяти. Дверь открыта. Милости просим.

Ева взялась за ручку, и дверь подалась. Она распахнула ее, ожидая, что тотчас затренькает колокольчик. Но все было тихо. Тьма и тишина. Оставив за собой открытую дверь, не без опасений, но, успокоив себя мыслью о таксисте, Ева вошла в лавку.

Опять никого…

На нее дохнуло влажной, благоуханной прохладой. Лавка была небольшая. У самого окна на цепи, прикрепленной к низкому потолку, висела накрытая на ночь птичья клетка. Лунный луч полз по полу, освещая призрачное пиршество цветов и отбрасывая на стену тень от похоронной гирлянды.

Она прошла мимо прилавка и кассы, мимо спутанных цветочных запахов, разбавленных сыростью, и наконец заметила желтую полоску света. Он выбивался из–под тяжелой портьеры, завесившей дверь в заднюю комнату. И в тот же миг за портьерой прозвенел певучий девичий голос.

– Кто там? – весело спросил голос по–французски.

Ева шагнула вперед и раздвинула портьеру.

Больше всего для открывшейся ее глазам комнаты походило слово «уютная». Она прямо–таки излучала уют. Она была маленькая, и хоть обои на стенах выдавали плачевное отсутствие вкуса, они тоже дышали уютом.

Над камином было зеркало, окруженное конструкцией из деревянных ящичков, в жаровне ярко горели круглые угли, которые французы называют «bоulеls» [4]. На столе стояла лампа под абажуром с бахромой. Был тут и диван с целой галереей кукол. Над пианино висела семейная фотография в рамке.

Сама мадемуазель Прю как ни в чем не бывало сидела в кресле возле лампы. Ева никогда ее прежде не видела, но мосье Горон и Дермот Кинрос тотчас бы ее узнали. Она была безупречно одета и являла собой образец спокойного достоинства. Большие темные глаза скромно смотрели на Еву. Рядом с нею на столе стояла коробка с шитьем, она чинила розовый эластичный пояс для чулок и как раз перекусывала нитку. Эта деталь и придавала всей сцене такую непарадную, интимную уютность.

Напротив нее сидел Тоби Лоуз.

Мадемуазель Прю встала и отложила в сторону пояс и иголку с ниткой.

– Ах, мадам! – прощебетала она. – Значит, вы получили мою записку? Очень хорошо. Входите, пожалуйста.

Затем последовала долгая пауза.

Стыдно сказать, но сперва Ева чуть не расхохоталась Тоби в лицо. Но нет, смешного тут было мало. Очень мало.

Тоби застыл на стуле. Он как зачарованный смотрел на Еву, не в силах отвести от нее взгляд. Темная краска медленно заливала его лицо, пока оно не сделалось красным, как свекла; все муки совести отобразились на нем с печальной очевидностью. Всякому, кто увидел бы сейчас Тоби, стало бы его жалко.

Ева подумала: «Только бы мне не сорваться. Нет, сейчас никак нельзя. Нельзя».

– Вы… вы написали эту записку? – услышала она собственный голос.

– Простите меня! – ответила Прю с кривой улыбкой и искренней ноткой сожаления. – Но, мадам, приходится смотреть на вещи практично!

Она подошла к Тоби и небрежно чмокнула его в лоб.

– Бедненький Тоби, – сказала она. – Уж кажется, давно мы с ним дружим, а он так ничего и не понял. Но пора поговорить откровенно. Правда?

– Правда, – сказала Ева. – Сделайте одолжение.

На хорошеньком личике Прю восстановилась спокойная самоуверенность.

– Видите ли, мадам, я не какая–нибудь. Я девушка из хорошей семьи, – она показала на фотографию над пианино. – Это папа. Это мама. Это дядя Арсен. Это моя сестра Ивета. Если я когда и поддавалась минутной слабости… Ладно! Всякая женщина может себе такое позволить, если она не каменная, верно?

Ева взглянула на Тоби.

Тоби приподнялся было, но тотчас снова сел.