Мастера. Герань. Вильма

— Какое собрание?! — Кириновичу хотелось тестя поскорее выдворить — он опасался, что нагрянут приглашенные и услышат разговор, который может уронить его в их глазах. — Я просто позвал кое-кого из друзей. Воскресный день, хочется поболтать, сыграть в марьяж.

— Так ты их ради марьяжа позвал! Уборка в разгаре, а у тебя есть время для марьяжа и болтовни!

— Ха! Уборка в разгаре! — надулся Киринович. — Она и у меня в разгаре. Вчера начали косить яровой ячмень, а на будущей неделе примемся за рожь.

— Послушайте, — вмешалась в разговор Штефка. — Да не ругайтесь же вы! Хоть в воскресенье, пожалуйста, не ругайтесь. Я собралась в Церовую, а вы тут ругаетесь. Коли ругаться сюда пришли, тата, так лучше уходите!

Конечно, Штефка все это сейчас придумала: она и сама поняла, что отец пришел не ко времени. Она вовсе не собиралась в Церовую. Знала, что в имение приедут гости, Йожко ее заранее об этом предупредил. Даже объяснил, зачем приедут и почему, но для нее это было не так уж и важно. Главное — приедут люди, и дом их хоть капельку оживится! Она обрадовалась и приходу отца — он давно не был у них, и Штефка поначалу надеялась, что он пришел помириться с Йожо и что посторонние будут этому только содействовать. Но сейчас она поняла, что это пустая затея, и потому старалась отца поскорее выпроводить.

Йожо догадался о ее добром умысле и был ей благодарен, но в голосе его особой благодарности не чувствовалось. — Хочешь, иди! — огрызнулся он. — Тебя никто тут не держит!

— Я с татой пойду. Подожду его.

— Кто сюда приедет? — настаивал отец. — Что за сборище затеяли?

— Приедет доктор Салус, — сказал Киринович.

— Какой такой Салус? Что еще за Салус? Почему ему в городе не сидится? Что это за доктор, если ему охота переть в такую даль ради марьяжа? Неужто в городе приятелей не стало? Хотел бы я знать, о чем этот Салус может толковать с крестьянином или батраком или, скажем, с таким управителем, как ты.

— Что еще за оскорбления?

— Тата, ты опять за свое? — налетела на отца и Штефка. — Только ругаться сюда приходишь.

— Я хотел бы знать, кто такой Салус, — повторял отец. — Хотел бы знать, что у него на уме. Да и с остальными я не прочь познакомиться.

Киринович раздраженно тряс головой. — Но почему я обязан тебе об этом докладывать? Кого хочу, того и зову. У меня свои дела, у тебя — свои, мы не обязаны друг с другом откровенничать.

— Ты уже запамятовал, как стал управителем. — Штефкин отец вновь за свое. — Когда-то именье принадлежало еврею, и ты еще год назад ненавидел евреев. Ты их честил, я защищал. Тогда я думал, что ты просто дурак, а нынче вижу, что нет. Вспомни, как год назад ты ругал евреев.

— Ну что тебе от меня нужно? Почему ты приплел и это сюда? Может, злишься, что я их уже не ругаю?

— Какое там злюсь! Просто знать хочу, насколько ты изменился. Хочу знать, что ты за человек!

— Почему ты меня всегда в чем-то подозреваешь? Клянусь честью, это меня начинает бесить! Почему я должен терпеть? Что я, маленький? У меня свои понятия, их я и держусь.

Штефкин отец перебил его: — Но у тебя и моя дочь. А у нее мои понятия и мой нрав. И если она забывает напомнить тебе, что для меня важно, приходится делать это самому. Я знаю твои мысли и планы. Знаю, что ты хитрец, но хитрец и такой и этакий, а я и таких и этаких терпеть не могу. Будь ты крестьянин, ты бы понял меня, но ты не крестьянин, а всего-навсего управитель, и хочешь им быть и сегодня, и завтра, и послезавтра. Нынче утром, как только проснулся, я о тебе подумал. И враз захотелось бежать сюда — сказать тебе, что только самый непутевый, распоследний мужик станет на собственном навозе наживаться.

— Тут уж я не понимаю тебя. Ты можешь толком мне объяснить?