Мастера и шедевры. Том 1

В искусстве трещали устаревшие каноны. Рамки классицизма никак не могли вместить событий, потрясших Европу. В борьбе страстей родилось новое искусство — романтизм, призванный отразить всю сложность трудного времени.

Первым французским художником-романтиком был Жерико. Правда, когда большинство современников поняли его великую роль, он был мертв. И термин «романтизм» впервые появился в некрологе, посвященном Теодору Жерико.

Манифестом нового искусства было семиметровое полотно — трагический репортаж о кораблекрушении фрегата «Медуза». О гибели, постигшей в Атлантике его экипаж.

Конкретная, злободневная ситуация получает совершенное пластическое выражение. «Это сама Франция, это наше общество погружено на плот «Медузы»», — писал историк Мишле.

Правительственные круги, продажная пресса иначе оценили эту картину. «Опасным бунтарем» величали они молодого автора. Как всякому мастеру, открывающему новые пути в искусстве века, Жерико довелось узнать трагедию непризнания. Светская чернь и буржуа Парижа не могли простить молодому живописцу героические образы, созданные им: слишком ярко они напоминали этой эгоистичной публике о ее недостатках, и поэтому ее гораздо более устраивало льстивое искусство Салона — банальное, заглаженное, далекое от современности.

Творчество Жерико шокировало власть имущих, и они обрушили на мастера лавину невзгод. Достаточно упомянуть, что при жизни художника ни одна его картина не была приобретена государством.

Рабы, останавливающие лошадей.

Что же это за «чудовище» — Жерико?

Холодно и пустынно на улице Мучеников. Горячее дыхание большого Парижа не долетает до ее обитателей. В маленькой, оклеенной серыми обоями комнатке тихо, только порой ветер хлопнет ставнями и зашелестит разбросанными по полу рисунками. В комнате почти пусто. Простая железная кровать, кресло да старый комод с мраморной доской. Вот и все убранство. На постели, словно вдавленный в подушки, лежит молодой человек. Его лицо, обрамленное черной всклокоченной бородой, похоже на восковую маску, крупный лоб покрыт испариной, в глубоко запавших глазах затаилась боль.

Жерико. Несчастья, будто сговорившись, обрушились на художника. Непризнание, бедность и, наконец, недуг, обрекший живописца на полную неподвижность, казалось, были призваны сломить мятежный дух мастера. Но Жерико не сдавался. Превозмогая страдания, наперекор всему он рисовал и записывал в дневник мысли, не дававшие ему покоя.

«Я считаю постыдными усилия некоторых людей, — писал смертельно больной Жерико, — изощряющихся в том, чтобы даже наши недостатки выдать за достоинства. Будем же поощрять наши истинные таланты — и у нас не возникнет надобности ублажать посредственность, которая как бы в силу самого своего количества надеется стать ведущей силой своей отчизны… Мне кажется, я уже слышу крики и протесты толпы людей, трепещущих, что я причиню вред их мелким интересам».

За неделю до смерти художника посетил Александр Дюма. Жерико только что пришел в себя после тяжелой операции позвоночника, перенесенной им накануне. Он лежал подобно мумии, страшный своей худобой, и рисовал. Дюма был потрясен.

Таков был неистовый романтик. В одной из своих заметок он говорил: «Человек подлинного призвания не боится препятствий, чувствуя в себе силы их преодолеть, они даже подобно дополнительному двигателю… часто становятся причиной самых удивительных произведений. Именно к этим людям должна быть устремлена забота просвещенного правительства; только поощряя их и используя их способности, можно утвердить славу нации — это они оживят эпоху…» Вскоре Жерико не стало. Он был погребен как самый бедный человек во Франции, непризнанный и забытый. Ему было всего тридцать два года.

Борьбу Теодора Жерико с рутиной продолжил юный друг художника Эжен Делакруа. 27 января 1824 года, день спустя после гибели товарища, он записал в дневнике: «Бедный Жерико, я часто буду думать о тебе! Мне кажется, твоя душа будет витать иногда около моей работы».

Плот «Медузы». Фрагмент.

И Делакруа был верен делу своего друга. В том же 1824 году он потряс Салон своим полотном «Резня на Хиосе», повествующем о трагических событиях в Греции.

История повторилась. Рутинеры и пресса обрушились на новый талант. Картина, ныне являющаяся шедевром Лувра, была объявлена «резней живописи». Беда всех пошлых сотрясателей воздуха и борзописцев в том, что им не дано оценивать истинно новаторские произведения. Как это ни нелепо, но шедевры живописи в XIX веке на первых порах часто освистывали. Потом проходило время, и поруганные мастера всходили на Олимп.

Так было и с Жерико. Злой рок оборвал его жизнь. Но даже при всей незаконченности, незавершенности творческого пути Теодор Жерико оставил глубочайший след в развитии французского искусства. Его «Плот «Медузы»» — грандиозная веха в истории живописи, полотно, соединившее в себе пламенность романтизма с суровой мужественностью, новацию с лучшими традициями классики. Все ярче и значительнее встает перед нами человек и художник — Жерико. Поэт и гражданин. Новатор.