Мастера иконописи и фрески

Никитин возглавил художественные работы, и потому почти все фрески храма отмечены печатью его мощного дарования. Росписи представляют мастера как художника, обладающего тонкой наблюдательностью, вдумчивостью, склонностью к символическим обобщениям. Никитин тщательно продумал взаимоотношения между составными частями общего фрескового ансамбля, старался выявить логическую связь между отдельными его циклами.

Г. Никитин. «Юноша-слуга». Фрагмент из «Деяний пророка Елисея», 1680–1681 годы, церковь Ильи-пророка, Ярославль

Росписи Ильинской церкви выстроены в виде широких поясов, расположенных в четыре яруса. В люнетах закомар представлены сцены деяний Христа после его воскресения (Пасхальная неделя).

В первом верхнем ярусе изображены сюжеты евангельской истории, во втором – деяния апостолов. Проповеди, чудеса, творимые апостолами, представлены с некоторыми чертами восточной экзотики. Третий ярус сверху повествует о жизни и чудесных деяниях Ильи-пророка, а самый нижний посвящен его ученику, Елисею.

Многие сюжеты, показанные в росписях, навеяны гравюрами Библии Пискатора, необыкновенно популярной у русских иконописцев, привлекающей их великолепными ренессансными и барочными изображениями архитектуры, передачей сложных жестов, движений, ракурсов.

К Библии Пискатора иконописцы храма Ильи-пророка, несомненно, обращались и при создании замечательной фрески «Жатва» («Деяния пророка Елисея»). На ней представлено сразу несколько последовательных по времени эпизодов: внезапный недуг мальчика во время жатвы, его смерть и оплакивание. Перенося сцену на стену храма, художники умело подчиняют композицию декоративным целям, находят выразительные линии и краски.

И. Э. Грабарь писал: «Знаменательно, что иконописцы создавали произведения неизмеримо более ценные и значительные, чем заурядные академические композиции… Даже тогда, когда русский мастер брал целиком композицию Пискатора, у него выходило произведение насквозь русское».

Во фреске «Жатва» одна из самых значительных сцен – «Оплакивание» – написана самим Гурием Никитиным. Очень сдержанно и в то же время необыкновенно искренне художник показал безмерное горе матери, потерявшей ребенка. Печальны и исполнены сочувствия девушки-служанки, стоящие за ее спиной. Глубоко драматичный и психологически тонкий эпизод необыкновенно гармоничен по композиции и своему колориту. Видно, что мастер стремится передать не только душевное состояние своих персонажей, но и их земное обаяние. Плавные, изящные линии рисуют стройные фигуры людей, пышные драпировки одеяний. Восхищение вызывает изысканная красочная гамма росписи.

Вероятно, собственноручно Никитин выполнил следующую композицию. Она повествует о том, как убитая горем мать отправляется к Елисею, чтобы попросить его воскресить своего сына. Очень подробно художник передает сюжет, усложняя его деталями (меч на поясе слуги, дорожный мешочек, наполненный золотом, прикрепленный к поясу сидящей на ослике матери), не забывая при этом сохранять зеркальность построения композиции.

Повествование фрески разворачивается перед зрителем слева направо. Сидящая на ослике мать поворачивается к мужу, дающему ей последние наставления. Их окружают красивые и стройные, одетые в нарядные одежды юноши-слуги. Следующий эпизод перенесен в глубину композиции, где мать, упавшая на колени перед Елисеем, умоляет его воскресить ребенка. Затем действие вновь возвращается на передний план, в правую часть картины: снявший перед Елисеем шляпу слуга передает ему трость. Эта композиция из четырех фигур словно повторяет с некоторыми изменениями левую группу (первый эпизод). Последние два эпизода вновь на заднем плане: слуга напрасно пытается воскресить мальчика, приложив к нему трость; родители ребенка, огорченные неудачей, вновь собираются ехать к Елисею (сцена воскрешения отрока изображена в росписи, расположенной рядом). Известный историк искусства М. В. Алпатов высоко оценил эту роспись Ильинской церкви. Он писал о ней: «Фигура юноши из фрески церкви Ильи-пророка может быть названа жанровой. Подобных образов русская стенопись не знала со времен волотовского пастушка. В этой стройной, заметно вытянутой фигуре подкупают и юношеская грация, и изящество пропорций, и ее мерная поступь. Любовно и старательно, как это ранее не бывало еще в русской стенописи, здесь передан богатый наряд, узорчатые парчовые штаны и испещренный орнаментом меч с затейливой рукояткой. Много внимания уделено и передаче шагающего за юношей ослика, и кустарника, и цветов у дороги, и множеству других мелочей… Но детализация ничуть не ослабляет общего живописного ритма, чуткости к красоте узора, понимания ритма контуров, то плавных, то беспокойных и порывистых, то сплетающихся друг с другом и образующих такой же причудливый узор, как и орнамент ткани. Подобные жанровые мотивы в ярославских росписях следует признать самыми замечательными проявлениями реализма в русской монументальной живописи XVII века».