Но была ли печаль Ее Величества больше моей тогда, когда другие хоронили моего сына, а я наблюдала за этим издали? Или ее радость глубже моей, когда мы родили наших сыновей и впервые взглянули в их крошечные личики? Нисколько, клялась я самой себе. И поэтому, королева или горожанка, высокого или низкого рода, мы, женщины, сестры, мы одинаковы, что бы ни случилось.
После окончания службы большинство участников процессии разъехались, но некоторые, в том числе мы с Ником, остались на ночь в находившейся неподалеку гостинице «Две Розы», собираясь отправиться в Лондон на следующий день. Райс был рад набить живот, затем отправился спать в конюшню, где спали и другие охранявшие лошадей. Я была рада, что граф Суррей уехал, поцеловав мне руку и прошептав: «Никто из лондонских торговцев вам в подметки не годится, Верайна». Я почувствовала облегчение, когда он уехал, и не упомянула ни словом о нашем прощании Нику. Что граф доложит Его Величеству – скажет ли он что-нибудь про Ника или про меня? – я не знала да и слишком устала, чтобы волноваться об этом.
Я почти засыпала за столом в общей комнате, ужиная жестким ростбифом вместе с Ником и несколькими другими охранниками, с которыми он меня познакомил. Кроме того, каждый кусок мяса напоминал мне о мертвом бычке в болоте. Вскоре я извинилась и ушла в небольшую комнату на третьем этаже, которую делила с двумя другими женщинами, бывшими придворными дамами при дворе принца Артура, которые возвращались в Лондон. Обе они были англичанки, и было грустно видеть, как явно уменьшился двор принцессы Екатерины.
Я рухнула на большую кровать, отвернулась к стене, а они шептались у очага о том, как надеются найти место у какой-нибудь важной персоны при дворе. Я давно не делила ни с кем постель, но в этой свободно могли бы разместиться мы все трое. Если только, надеялась я, нам не придется делить ее с клопами или даже с мышами, возню которых я слышала в соломенной крыше над нами.
Я потихоньку уплывала в сон, радуясь, что меня ничего не связывало с Сурреем… и его любовницами… потому что я считала не монеты, а часы до того момента, как окажусь дома и снова увижу сына… Я не могла потерять моего дорогого мальчика, хотя королева потеряла своих и даже много больше…
Его Величество и я заставляли себя есть – аппетита у нас не было. Заснуть тоже было не легче. Могу поручиться, что он тоже страдал бессонницей. Я взбила свою пуховую подушку в просторной королевской постели и сказала:
– Мне стало чуть полегче с тех пор, как я знаю, что Артур упокоился с миром. Легче, то есть, пока мы не раскроем грязную игру, на которую указывает это ужасное присланное сердце. Мой отец любил говорить, что душа не обретает покоя, если человек был жестоко убит, пока его или ее убийца не будет найден и не понесет наказания.
– Другими словами, если кто-то погибает в сражении или казнен за какое-то преступление, то теряет больше, чем жизнь? Они терзаются или терзают других в вечности, пока их убийцы не понесут кару? Не хочу слушать подобную ересь, тем более от тебя. Это не цивилизованно, это не по-христиански.
– Дорогой мой король, – сказала я, нащупывая в темноте его руку, – давай не будем спорить или устраивать философский диспут среди ночи. – В последнее время он был вспыльчив, еле удерживался от того, чтобы взорваться. Я понимала, что люди скорбят по-разному. Король не может только плакать и рыдать либо цепляться за раскрашенные восковые статуи тех, кто умер, словно они были из плоти и крови.
– И не будем никого мучить в Тауэре. Элизабет, тебе плохо не только оттого, что мы потеряли нашего наследника, но и потому, что я запретил тебе расспрашивать меня о допросах Джеймса Тиррелла в Тауэре и сказал, что сам сообщу, когда будет что сообщить.
Сердце у меня забилось.
– А есть новости?
– Под пыткой Тиррелл сознался в нескольких вещах. В начале допроса он признал, что давал убежище и оказывал помощь нескольким йоркистам – врагам нашей короны, когда они оказывались во Франции, – предоставлял им еду, питье и ночлег. Несомненно, он поддерживал и, возможно, субсидировал их, – он повысил голос, – в
– Не надо снова о нем! Словно призрак, он возникает на фоне слухов о собственной смерти. Значит, они могли быть в тайном сговоре относительно других ужасных дел. Их имена и звучат в рифму, Тиррелл и Ловелл! Но ты сказал, Тиррелл признался в чем-то еще?