Мастеровой (СИ)

– Сей минут! – сказал официант и умчался. Обратно появился с серебряным ведерком в руках. Из него торчало горлышко бутылки. Официант поставил ведерко на стол, сорвал с горлышка фольгу и с легким хлопком извлек пробку. Завернув бутылку в салфетку, разлил шампанское по бокалам. После чего снова убежал.

– Дамы, господа! – Куликов поднял свой бокал. – За здоровье присутствующих!

– И награды! – добавил Рогов.

– Будет здоровье, будут и награды, – хмыкнул Куликов и в два глотка осушил бокал.

– Николя! – укорила его супруга.

– Ерунда! – ответил Куликов. – Легкая шипучка.

Федор пригубил из своего бокала.

– Кислятина! – пожаловался Другу.

– Она вся такая, – отозвалось в голове. – Виду не показывай. На нас смотрят. Сейчас мы их удивим.

– Вдова Клико? – спросил Федор, ставя бокал.

– Точно! – кивнул Куликов. – Разбираетесь, Федор Иванович? Не ожидал.

– Доводилось пробовать, – скромно сказал Федор. Дамы наградили его удивленными взглядами.

Подскочил официант с подносом. Расставил перед гостями тарелки с запеченной стерлядью, в центр стола водрузил блюда с тонко нарезанным пшеничным хлебом. Федор наколол вилкой ломоть и положил на тарелку перед собой. Затем взял правой рукой странный нож, походивший на лопатку. Прижал вилкой стерлядку к блюду и легким движением срезал филе с хребта. Отделив кусочек, обмакнул его в соус и отправил в рот. Положив приборы, отломил от хлеба кусочек и бросил следом. Прожевал – вкусно. Внезапно в нем проснулся аппетит, и Федор набросился на угощение. Ел быстро, но аккуратно, сопровождая каждый кусок глотком из бокала. Не успел опомниться, как стерлядка кончилась. Этим тут же воспользовалась Куликова.

– Где вы научились так пользоваться столовыми приборами, Федор Иванович? – спросила. – Признаться, удивили.

– Я… это… – смущенно забормотал Федор. – В книжке видел.

– Menteur[2]! – фыркнула жена Рогова.

– Аля! – укорил ее муж.

– Excusez-moi, Madame. Si vous voulez que vous ne soyez pas compris, choisissez une autre langue, comme le Latin. Je connais le francais, ainsi que l'allemand et l'anglais[3], - сказал Федор.

За столиком воцарилась тишина. Офицеры и их жены изумленно смотрели на Федора. Первым не выдержал Куликов. Откинувшись на спинку стула, он захохотал. Хрюкнув, к нему присоединился Рогов, следом прыснула Полина. Алевтина покраснела, но спустя несколько мгновений присоединилась к остальным. Невозмутимым остался лишь Федор. Наконец смех стих. Первым заговорил Куликов.

– Умеешь ты удивлять, Федор. Где выучился языкам?

– В приюте. Была у меня там покровительница, свободно говорила на всех трех. А у меня к языкам способность.

– Не только к ним, – хмыкнул Рогов.

– Вы вправду знаете английский? – затараторила Полина. – Скажите что-нибудь! Никогда не слышала[4].

Федор на мгновение задумался.

– Good friend, for Jesus’ sake forbear, to dig the dust enclosed here, – начал нараспев. – Blessed be the man that spares these stones, and cursed be he that moves my bones.

– Это стихи? – спросила Куликова.

– Точно так, Полина Александровна, – подтвердил Федор. – Эпитафия на могиле Шекспира. В переводе будет так: «Друг, ради Господа, не рой останков, взятых сей землей; не тронувший блажен в веках, и проклят – тронувший мой прах».

– Вы читали Шекспира в подлиннике?

– Пробовал, Полина Александровна, – не понравилось. Я больше техническую литературу потребляю. Мастеровой ведь.

– Да уж! – язвительно произнесла Рогова.

Муж посмотрел на нее укоризненно. Неловкую сцену сгладил появившийся с подносом официант. Поставил перед гостями блюда с телятиной и графинчик с коньяком, собрал грязную посуду и унес. Куликов немедленно завладел графинчиком и разлил коньяк в бокалы мужчин. Женщинам добавил шампанского. Застолье продолжилось. Звучали тосты: за дам, за золотые руки и светлую голову Кошкина, алаверды – за умных и понимающих начальников. Федор пил, ел нежную телятину в кисло-сладком соусе, улыбался шуткам и говорил дамам комплименты. Спросив у них разрешения, офицеры расстегнули воротники мундиров, Федор ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Ему было радостно и тепло. Он сидел в компании милых и приятных людей, даже жена Рогова не казалась более мымрой. Красивая женщина. Ну, а кобызится, так дворянка, да еще из столбовых, как шепнула Федору Полина, когда Алевтина ненадолго удалилась «припудрить носик».

– Счас спою! – внезапно прозвучало в голове Кошкина.

– Что ты! – испугался Федор. – Неприлично.

– Не ссы, Федя! – отозвался Друг. – Я ж не за столом. Вон как раз пианист ушел.

– Ты умеешь играть? – удивился Федор.

– Учили в детстве, – ответил друг. – Родители хотели, чтобы сын развивался всесторонне. В результате вырос балбес. Учиться не хотел, экзамены в институт провалил, отец разозлился и пристроил меня на завод. Потом армия, где вправили мозги. После года службы поступил в военное училище – для срочников имелись льготы. Но играть не разучился, любил заплести дамочкам мозги, – Друг хихикнул. – Они падкие на такое. Так что споем.

– Я не умею! – запаниковал Федор.

– В армии пел? – спросил Друг.

– Да, – согласился Федор. – В строю.