Мастерская кукол

– Запущенная двух… двусторонняя колос… косолапость, – бормотал он вполголоса, – является следствием долговременного отсутствия нагрузок и неправильного расположения стоп. Сте-но-то-ми-я и разрыв связок нередко наблюдаются в случаях, когда…

Слова расплывались перед глазами, он едва понимал, что читает. В конце концов Сайлас швырнул журнал на пол, но, убедившись, что Айрис все еще нет, снова подобрал, тщательно разгладив страницы ладонями. Кровь шумела у него в ушах, на шее пульсировала набухшая жила.

Пять часов. Где же она?!

Наверное, решил Сайлас, ей захотелось немного его помучить, подразнить, пококетничать. Он прилагал такие усилия, стараясь сохранять непринужденную и в то же время величественную позу, что его мускулы начало сводить самыми настоящими судорогами. В какой-то момент Сайлас поймал себя на том, что неотрывно глядит на входную дверь. Снаружи полило сильнее, дождь превратился в настоящий ливень, косые струи которого безжалостно хлестали оконные стекла. Послышалось далекое ворчание грома. Айрис наверняка промокнет до нитки, пронеслась у него в мозгу первая связная мысль. Придется ему что-то придумать, чтобы поскорее высушить ее платье. А может, просто выжать ее, как выжимают мокрую тряпку?

«Ну и дождь! – скажет Айрис. – Настоящая буря! И все-таки стоило промокнуть, чтобы попасть сюда!»

Пять минут шестого.

Наверное, она где-то укрылась и выжидает, пока дождь немного ослабнет, чтобы припуститься бегом.

«Не могла же я прийти к вам мокрая! Неужели вам хотелось, чтобы я погубила свое платье?»

Десть минут шестого.

Дождь перестал, но Сайлас подумал, что на мостовой еще много воды, а Айрис, конечно, не захочет намочить туфли. Наверное, она движется медленно, тщательно обходя лужи, как обходят кротовины на лугу, но в душе она, наверное, довольна, что заставила его ждать.

Четверть шестого.

Что, если ее задержало какое-нибудь происшествие? Не серьезное, о нет!.. Скажем, ребенок упал со своего пони или котенок забрался на высокое дерево и не может слезть. Что-нибудь в этом роде. Она, конечно, бросится на помощь – сохраняя, разумеется, и свое изящество, и утонченное достоинство. Да, конечно, в этом все дело. Непредвиденные обстоятельства задержали Айрис в пути, но сейчас она спешит к нему, боясь, что заставила его ждать слишком долго.

Половина шестого.

Нет, что-то все-таки случилось! Айрис сшибла пролетка. Она попала под копыта или под колеса и теперь лежит на улице, истекая кровью и мысленно призывая его на помощь.

Сайлас вскочил, но сразу же сел снова. Он ждал, и ждал, и ждал, неподвижный, словно каменное изваяние.

Часы пробили шесть, семь, восемь часов, но Сайлас по-прежнему не шевелился. Он сидел словно в трансе, уставившись в одну точку, и лишь твердил про себя: она придет. Придет. Обязательно придет. А если не сможет прийти, то пришлет записку с извинениями. А вдруг она мертва? Нет, не может быть! Она просто играет с ним – играет, чтобы убедиться, насколько на самом деле она ему небезразлична.

Стемнело, и уличный шум, доносившийся со Стрэнда, понемногу стих. Только тогда Сайлас наконец понял – хотя и не решался себе в этом признаться, – что Айрис не придет. С ней ничего не случилось – она просто не придет. Вчера она его не узнала, а сегодня забыла о приглашении. И это не игра, не кокетство. На самом деле ей на него плевать.

Сайлас несколько раз согнул и разогнул пальцы и, поднявшись, подошел к шкафу, где лежал львиный череп. («Я всегда думала, что кости должны быть гладкими…». Дурак! Трижды дурак! Она смеется над тобой – совсем как Гидеон!) Взяв череп в руки, Сайлас точно младенца прижал его к груди и двинулся к двери. Щелчок замка (звук, которого он ждал весь день) прозвучал в его ушах еще одной жестокой насмешкой. Тяжело дыша, Сайлас шагнул за порог. Вдоль стен домов громоздился раскисший от дождя мусор, мокрые булыжники мостовой блестели в падающем из распахнутой двери свете догорающих свечей. В луже Сайлас увидел свое отражение – бледное, перекошенное лицо с черными провалами вместо глаз. Будь ты проклята, подумал он, поднимая череп над головой. Лишь мгновение Сайлас колебался, потом с силой швырнул свою главную драгоценность на мостовую. От удара старая кость треснула – челюсть отлетела в сторону, а сам череп развалился на две половинки, разойдясь по теменному шву. Львиная голова оказалась не прочнее сухой глины.

Подобрав половинку черепа, Сайлас с силой прижал ее зазубренным краем к шее. Боль была приятной, как тепло камина, и он надавил сильнее, чувствуя, как упруго подается кожа чуть ниже уха. Надавить чуть сильнее, подумалось ему, и он без труда перережет себе горло.

Крепко сжав зубы, Сайлас снова швырнул обломок черепа себе под ноги. Один за другим он подбирал самые крупные фрагменты и снова бросал, превращая их в крошечные осколки размером не больше ногтя. Сайлас задыхался, пот ручьями стекал у него по лбу и по спине, но он не останавливался, пока львиный череп не превратился в труху, которую он растер башмаком.

Сувенир