Мастерская пряток

Над Ораниенбаумом бушевал буран. Тополевый пух, подобно первому снегу, прикрывал стриженые газоны, висел на резных кленовых листьях, крошечными комочками приклеивался к стволам лип. Комочки вертелись каруселью в теплом воздухе и шарахались от малейшего дуновения ветерка. На зернах красноватого песка, которым усыпаны дорожки, пуховая кисея. Подобно пчелиному рою, пух распадался при каждом неосторожном движении. Пух висел сережками на окнах, собирался в хоровод и носился по станции.

Первое, что бросилось на станции в глаза Лели, — жандармы. В голубых мундирах и с серебряными шнурами. Жандармы встречали сановника, маленького старичка, которого почтительно вынули из первого вагона. Секретарь нес папку и зонт на случай плохой погоды. Только жандармы не уходили с перрона, а кого-то высматривали. И Леля заволновалась. Жандармы, когда их много, были не к добру, как говорила Марфуша.

Леля взглянула на маму и не узнала ее. Лицо скрывала густая вуаль, как того требовала мода. Мама опустила стекло вагона и также кого-то выглядывала. Леля удивилась. Кажется, их никто не должен встречать. Но ни о чем маму не спросила. Знала: нужно молчать и не удивляться.

— Боже мой! Беда-то какая… Нас не встретили! — горевала Мария Петровна и сокрушенно качала головой. — Значит, что-то приключилось. Я депешу посылала о приезде… Может быть, с гостями закрутились — поди, народу полон дом. — Мама просительно обратилась к полковнику: — Вас не затруднит оказать услугу?..

— Весь внимание, мадам! — Полковник бросил застегивать портфель и повернулся к даме.

— Носильщика не сочтите за труд позвать и прикажите крикнуть лихача. — Мама беспомощно развела руками. — Я везу медную раму редкостной художественной работы. Это подарок. Крестная имеет прекрасной работы портрет покойного мужа, а рамы достойной нет. Утром ко мне явился посыльный из антикварной лавки и сказал о раме. Я приобрела раму с восторгом и вот тащу такую ношу. В вагон меня посадил кузен, но тут как ее доставить — ума не приложу…

— Носильщик… Лихач… Вы словно с луны свалились! И все в Ораниенбауме! Это не Николаевский вокзал… И не Петербург. Здесь носильщиков не бывает, да они просто с голода подохнут: поезда-то приходят два раза в день. И в большинстве случаев господа приезжают с лакеями. — Полковник разозлился на святую наивность дамы и на вечную привычку к комфорту.

— Как быть? Может быть, попросить кондуктора?.. — Беспомощно развела руками дама и стала напяливать капор с бантами на голову девочки. — Экая незадача… Почему не быть здесь артельщикам, коли жандармов так много? — И дама мило улыбнулась.

Полковник промолчал — не понял, то ли дама не так проста и хотела его уколоть, то ли по святой наивности глупости болтает.

— Да не кручиньтесь… Беда поправимая — доставлю вашу раму. — И, уловив недоумение на лице дамы, сказал: — Сам доставлю…

— Как можно! — встрепенулась дама. — Мне, право, неловко.

— Вот и хорошо, дядя понесет, а я буду помогать, — оживилась Леля.

Все засмеялись, и полковник начал снимать с полки сверток в клетчатой материи. Снял и с недоумением уставился на даму. На ее миловидном лице легкое смущение.

Дама быстро заговорила:

— Пуд меди, а не рама. Вот что значит работа старых мастеров! Вся в завитушках и украшениях — лавровый венок. Что ни говорите, такой работы нонче не сыскать. На вокзале ее подхватил артельщик, словно Илья Муромец, и сразу закряхтел да заморщился. Так-то… Подарок для дорогого человека.

Леля прятала оставшиеся конфеты в кармашки накидки и радовалась, что наконец-то закончился долгий путь, когда она сидела, словно закормленная индюшка, в купе и пробежаться не могла. Наверняка бы Катя ревака задала, а она терпела, как благовоспитанная девочка. Ну и жарко же в этом Ораниенбауме! Леля вытерла платком вспотевший лоб и поправила платье в оборках.

— Ну, толстушка, выходи из вагона, — любезно обратился к Леле полковник, в душе чертыхаясь на даму, которая всучила пудовую ношу.

У вагона они повстречали ротмистра и неряшливого типа, в котором Леля без труда определила шпика. Шпик нервничал и пытался забежать вперед, желая в который раз рассмотреть Марию Петровну. Мама с нарочитым спокойствием, не обращая внимания на шпика, раскрыла цветастый зонтик. Она не шла, а плыла. Плыла неторопливо, взяв Лелю за руку, и ничем не отличалась от чистой и благовоспитанной публики Ораниенбаума. И еще делала Леле замечания, разумеется, на чистейшем французском языке.

Полковник тащил сверток в клетчатой материи и злился на даму, которая вышагивала, как пава, полная уверенности и достоинства.

И все же у вокзала оказался лихач.

Дама направилась к извозчику. Извозчик сидел в плисовом кафтане и в шляпе с красной лентой. В руках длинный кнут. В пролетку с дутыми шинами были впряжены лошади в серых яблоках. Сбруя горела на солнце медной отделкой. Лошади застоялись, косили красными глазами и грызли от нетерпения удила.