Мастерская Шекспира

За горем горе! Выше меры скорбь!
О, смерть моя, им положи конец!
О, сжальтесь, сжальтесь, небеса, о, сжальтесь!
Я вижу на лице его две розы,
Цвета домов, что борются за власть…

Сын

Как станет мать, узнав про смерть отца,
Меня порочить в горе безутешном!

Отец

Как станет бедная моя жена
Рыдать по сыне в горе безутешном!..

Король Генрих

Как станет бедная моя страна
Клясть государя в горе безутешном…

– Стоп! – сказал Марло резко и сел в кровати. – Ты с кем работал это время?

– Ни с кем… – растерялся Шекспир.

– Хочешь сказать, ты все это сам придумал?

– Я же ждал тебя, но…

– У нас еще такого не было! Что ж! Бывает!.. – и прошелся по комнате. – Теперь ты можешь обойтись без меня. Да пора! У меня всякие дела в мире. И новая пьеса! Только дудки ее разрешит Тайный совет! Все-таки он слабак – твой король Генрих!.. Не люблю таких!.. И вдруг сорвался: – А это что такое? Так и знал: проболтаешься – и у тебя тут же стянут тему… Кто позволил тебе?

Шекспир даже не сразу понял, какой книгой, взятой с его стола, Марло потрясает в воздухе.

– А что это?

– Как же! Шпис! «Народная книга о Фаусте»! Это – моя тема! Я открыл эту тему для вас, безмозглых.

– Успокойся! Я не собираюсь писать на эту тему.

– Почему? – спросил Марло даже вроде с обидой.

– Просто – не моя!

– Врёшь! Это тема для всех! Человек продает душу дьяволу, чтобы больше постичь мир!

– Это интересно. Только – не мое! – сказал Шекспир.

– Ты что, католик?

Вопрос был в лоб. Вопрос был опасен.

– Нет. Не знаю… Не решил для себя… – ответил Шекспир с осторожностью. Он в самом деле не знал, как ответить по правде, да и боялся, как все в ту пору в Англии. Может, вспомнил все предостережения насчет Марло. А с другой стороны…

Он мог прибавить, конечно, что мать его – из Арденов, а это известная католическая семья, и головы кой-кого из членов семьи висят над лондонским мостом. (Опять же Соммервил.) И что в грамматической школе его учили тайные католики… Но, естественно, промолчал.

А Марло, как было свойственно ему, быстро успокоился.

– Ты не представляешь, какая это тема! Мой Фауст достигнет высот, каких не достигал никто!.. Одной из любовниц его будет сама Елена Прекрасная. «Так вот краса, что в путь суда подвигла – и Трои башни гордые сожгла!» (продекламировал он).

– Ты ж не любишь женщин! – усмехнулся Шекспир.

– Почему? Не всех! Я их боюсь… – добавил он вдруг с неожиданной застенчивостью.

– А чего ты боишься?

– Так… не знаю. Я им не верю. Ложишься с ней и представляешь себе, как она поддавала кому-то другому. Может, и сей момент – поддает… Мысленно.

– А ты не представляй! – бросил Уилл весело.

Этот наглый молодой человек перед ним, со всезнающим видом и непрошибаемой уверенностью в себе, на самом деле страдает боязнью мира, какой страдаем мы все! Интересно! И он тоже, Уильям Шекспир, грешный провинциал из Стратфорда в графстве Уорикшир, излишней верой в себя не обладал.

– Ладно! – сказал Марло примирительно. – Ладно! Пусть! Я буду твой Мефистофель!

– Да. Но я – не Фауст, – сказал Шекспир.

Где-то поздней осенью 1592-го, когда вышла уже на сцену дилогия «Генрих VI» и стяжала успех комедия «Укрощение строптивой» (и вообще «новичок» поднимался в общем мнении грязных залов в Шордиче, где попутно с театром травили медведей), Марло ввалился к нему, мрачный, как Мефистофель, и заорал чуть не с порога:

– Как тебе нравятся наши «подельнички»? Суки! Ну, как тебе нравится?

(Наверное, он употребил другое слово. Это уж слишком современное. Смысл того слова был: «люди нашей профессии», «наша лавка». Talkshop. Узко профессиональные разговоры. Но применен был термин тюремный. Марло средь прочих дел успел отбарабанить срок в тюрьме в Ньюгейте. И сам нередко, как бы нечаянно, переходил на особый язык Ньюгейта. Сокамерников, то бишь – это Шекспир знал за ним и не удивлялся.

– Что? Что случилось? – спросил он только.

– Ты слышал, что умер Грин?

– Роберт? Ну да. Конечно! И раньше говорили, что с ним совсем плохо. Отмаялся бедняга! Он был талантлив. Только… Уж очень боялся, что его забудут, и настаивал на своем первородстве в профессии.

– «Бедняга»! – передразнил Марло. – Нашелся человеколюбец!..

– А ты кто?

– А я – макиавеллист! – сказал Марло с гордостью и некоторым презрением. Чуть не выпятив грудь.

– Ладно! И так можно! – сказал Шекспир примирительно.

– Помирал, как собака, – прибавил Марло не без удовольствия. Представляешь? В объятьях какой-то шлюхи, с маленьким ее бастардом на руках и весь во вшах. Нэш его видел перед смертью. Ужасное зрелище. Его прикармливала хозяйка комнаты, которую они снимали. Она по просьбе его надела на него, мертвого, лавровый венок.

– Будет! – сказал Шекспир. – Никто не знает, как придется помирать нам с тобой.