Мастерская Шекспира

– Эй, Соммервил, как ты там? Ты уже встретился с Богом? И как он принимает наших стратфордских? (Пауза.)

– Эй, Соммервил!

Дальнейшее – молчанье!..

«Впрочем, – подумал он про Шекспира, – он мог перебираться на лодке. Лодочники всегда, должно быть, толпились у берега. И теперь толпятся».

Он привычным жестом поправил повязку, закрывавшую нижнюю часть лица, и по нечаянности чуть не сдернул ее.

– Жаль только, театр Шекспира придется восстанавливать человеку с проваленным носом! Бедная моя мать! Что бы она сказала!

Из того, что он хранил про себя, к чему не раз возвращался мысленно, что берег в воспоминании, как берегут свою душу, красота его умершей матери занимала особое место. Может, это было связано с его собственным несчастным положением.

Записок сэра Давенанта (он в конце концов стал сэром) и всей истории восстановления театра Шекспира, конечно, не сохранилось. Придется угадывать все самим, и не важно, кто – угадчик.

Часть первая. Ученик

Люди в конце XVI века жили недолго и умирали рано: лет сорок – почти старость, а то и тридцать пять… У них были основания торопиться.

Филипп Хенслоу тоже торопился. Ему было тридцать два, и он считал себя почти стариком. Он сделал все, что мог в свои годы: был лучшим антрепренером в Лондоне, а то и во всей Англии. Женился на богатой вдове много старше себя – обрел крупный капитал, а после заработал и сам немало; хотите завидовать – завидуйте! Зато теперь держал одновременно три или четыре театра. И всюду были актеры. И на всех надо было напастись пьес. Он сам не понял, как сделался докой по этой части и стал разбираться в этой непростой материи! Драматурги крали сюжеты из-под носа друга у друга и без конца переиначивали труды конкурентов и переписывали всякое старье. В XV веке английских пьес почти еще не было, к середине XVII их были уже тысячи.

Потому Хенслоу знал, что делал, когда упрашивал заносчивого, с черными колючими глазами молодого человека (глаза отблескивали странно: наглостью или опиумом, к коему тот был привержен?) переделать для театра некий лежалый товар, из которого, по мнению антрепренера, можно было выжать сок: добиться успеха на сцене. (Он так и говорил, клянусь: «выжать сок»!)

– Ты забыл, что я открыл тебя? – попрекал его Хенслоу.

– Ты ж знаешь, я безнравствен. Я все быстро забываю!

– Оно и видно!..

(Вот это и есть, между прочим, театр! Кто не знаком с предметом – влезать слишком не советую!)

Они долго переругивались – впрочем, вполне доброжелательно.

– Ты можешь использовать того новенького из провинции, о котором я тебе говорил. Считай, рекомендую. Я читал его опусы, недурно, поверь, недурно!

– Но я ж хотел, чтоб это сделал ты!

– Не могу. Вот честно!.

– Опять влюбился? И опять какой-нибудь смазливый мальчишка с толстым задом?

– Кто не любит мальчишек и табаку – те болваны!

– Это я уже слышал от тебя. Звучит слишком громко! Ты можешь угодить в тюрьму в Ньюгейт! У нас не любят содомитов!

– Я – философ! А за что угодил в тюрьму Сократ?

– Да, но ты – не Сократ!

– Но я – Кристофер Марло!

– Это пока имя для немногих. Может, только для меня.

– Я сказал тебе – попробуй его.

– Он разве перестал уже держать лошадей у театра?..

– Он и суфлером был. Его теперь взяли в актеры. К графу Сассексу или к Стрейнджу – уж не помню к кому. Он вообще тертый парень, и с самолюбием. Попробуй! Чем рискуешь? Авось пригодится.

– Хоть как его зовут?

– Его зовут Уилл!

– Так ты не хочешь помочь мне?

– Не могу. Пишу новую трагедию. Про Тамерлана великого.

– Ишь куда хватил! – подумал. – Не знаю. Кто сегодня пойдет в театр на Тамерлана? Да и публика вряд ли слышала, кто это?

– А ты сам-то знаешь – кто?

– Тот, кто таскал в клетке султана Баязета?

– Смотри, какие антрепренеры пошли! Им даже Тамерлан известен. Я полагал, они только считают деньги…

– Но это я тоже могу!

– Конечно. Кто так зарабатывает на нас, бедных? Хочешь пари? Я тебе обещаю успех «Тамерлана»!

– Покуда обещай, что посмотришь работу своего протеже, если я его возьму. Бросишь взгляд… Я не верю новичкам. Еще провинциалам.

– Да уж ладно, ладно!

– Я просил Грина, но он отказывается. Загордился вовсе… А ведь я и его вытащил из грязи. И совсем недавно было!

Через несколько дней в Шордиче, у лодочной переправы, он повстречал того, о ком шла речь. «Новенького»… (Город был еще сравнительно мал, хоть и быстро разрастался, и все могли встретиться со всеми.)

Совсем молодой человек провинциального вида и покуда скромен. Все они пока скромны, если только из провинции!

– Ты, говорят, уже актер? – спросил Хенслоу.

– А как же! У «Слуг лорда Стрейнджа», – ответил тот с гордостью.

– Не у Сассекса разве? Я – Хенслоу. Хозяин театра «Роза».

– Я вас знаю.

– Правда? Что, надоело держать лошадей у театра?

– То было только начало. За Лондон надо платить!

– Ого! – изумился Хенслоу. – Ты, конечно, издалека?

– Из Стратфорда.

– За Оксфордом? Был однажды. Грязное местечко. Один рынок сносен!

– Не знаю. По мне, так красиво! Арденский лес, Эйвон…

– Мне показалось – скучно. Говорят, у тебя там семья?

– Дети. Трое.

– А почему ты не берешь их в Лондон?