Мастерская судеб

Ежедневно сражаясь с фантомом ответственности, мы добровольно лишаем себя возможности сотворить что-то принципиально новое, ведь подлинный акт творения возможен лишь для того, кто рискнул довериться этому миру, позволив тому самому решать, какой стороной обернуться к нам сегодня. Мир привечает созерцателей и глумится над достигателями. Чем сильней ты давишь на реальность, тем сильней она тебе отвечает, ведь каждому действию в этом мире обязательно противопоставлено равное по силе противодействие. Стремление всё контролировать в итоге приводит нас к ощущению беспомощности, ведь окружающий мир и мы сами – величины абсолютно несопоставимые…

Через несколько дней я уже дома. Операция прошла успешно, но восстанавливаться мне предстоит ещё долгие месяцы. Я предоставлен сам себе, ведь болезные и немощные наделены священным правом хотя бы на время сложить с себя груз фантомной ответственности и спокойно наблюдать со стороны за творящимся вокруг безумием. Книга всё-таки настояла на своём. Она успешно проложила свой путь наружу, и мне остаётся лишь переложить её на бумагу, не задаваясь более бессмысленным вопросом – «Для чего мне это нужно?».

Просто таков путь.

Посвящается П., без которой эта книга

вряд ли когда-нибудь вышла бы в свет.

Пролог

Сначала была темнота. Чувство времени, которое обычно покидает человека во сне, оставалось, но перед глазами была угольно-чёрная тьма. Сегодня всё было иначе, всё было не как всегда – ночь протекала на самой границе сна и яви, и он был подобен канатоходцу, отчаянно балансирующему на тонкой ниточке между двух миров. Вскоре на самой грани восприятия появилась мерцающая красноватая точка. Он пошёл на неё, и та стала медленно расти, оказавшись вскоре пламенем факела, закреплённого на металлическом кольце в стене. Стена была сложена из грубо отёсанного камня, на стыках между блоками обильно рос мох. «Если есть стена, то должен быть и пол», – мелькнула в голове мысль, и действительно, взгляд тут же нашёл под ногами то ли земляную, то ли каменную поверхность. Он взял факел в руки и двинулся дальше.

Он шёл по темному и мрачному коридору, и в душе его росло и ширилось ощущение тягостного одиночества, поднималась и снова и снова давала о себе знать мучительная неуверенность в собственном будущем, безотчётная и беспредметная тоска, перемежающаяся с жалостью и презрением к себе. Становилось тяжело дышать, ноги наливались свинцом, а коридор всё не кончался и не менялся. Он обрадовался бы даже повороту, даже небольшому изгибу стены, но та и не думала хоть как-то ломать свою форму, знай себе тянулась и тянулась, и не было ей конца, насколько мог различить взгляд в неверном свете факела.

Стоп! Ведь если есть стена, значит, должна быть и дверь! Столь простая и логичная мысль вызвала за собой целую бурю истерического веселья, а когда буря схлынула, то перед ним действительно оказалась дверь – огромная, из тёмного от времени дерева, на массивных ржавых петлях, с бронзовым кольцом вместо ручки. При виде этой двери на него накатила робость. Он снова был закомплексованным подростком, не решающимся позвать девушку на свидание, студентом-троечником на важном экзамене у грозного преподавателя, тощим и хрупким интеллигентом перед толпой матёрых хулиганов. Ему казалось, что внутренний его стержень рассыпался, и ощущение собственной ничтожности невыносимым грузом легло ему на плечи; такое простое действие – протянуть руку и открыть дверь – стало казаться ему невыполнимым. Потоптавшись в нерешительности на месте, он двинулся дальше по коридору, а оглянувшись, обнаружил, что дверь исчезла. В этот момент факел в его руке погас, и он, поддавшись внезапно нахлынувшей панике, не разбирая дороги, бросился бежать, а когда силы покинули его, рухнул на пол и тут же проснулся.

Он лежал у себя в комнате, весь мокрый от пота, с бешено колотящимся сердцем, не в силах пошевелиться, не в силах собрать мятущиеся мысли. Так он долго оставался в неподвижности, пока сознание его не успокоилось, пульс не выровнялся, а дыхание не стало подобным морской волне, на которой он мягко и плавно покачивался, пока снова не погрузился в сон, и на этот раз приснилось ему совершенно другое – яркое, объёмное и невыносимо прекрасное.