Мастерская судеб

– Да видишь ли, дело всё в том, что не видит он этих людей, не знает их, не получает от них благодарственных писем, посылок и денежных переводов. Для него вся работа проходит на экране монитора, человек для него – не более чем строчки кода, и править этот код – всего лишь надоевшая повседневная рутина, которая выполняется полностью автоматически и не приносит никакого удовлетворения. Он просто винтик в системе, и самое страшное, что это его полностью устраивает. Понимаешь, к чему я клоню?

– Что работа в Мастерской не сделает меня суперменом или миллионером?

– Да, и это тоже. Но главное, что я понял, работая здесь: всё, что происходит в мире, каким бы удручающим или безумным оно ни было, всё максимально справедливо и логично, но справедливость эта – довольно неприятная, иногда страшная, а в отдельных своих проявлениях крайне мерзкая штука.

Остаток дня они ходили по цехам, Иван пытался вникать сразу в огромное количество разрозненной информации, удержать в памяти бесконечно сыплющиеся на него имена, запомнить лица, пока голова его не начала разбухать от переизбытка всего нового. Должно быть, вид у него был довольно-таки ошалевший, и Борис, глядя на него, сказал:

– Да, пора бы уже над тобой сжалиться и отпустить с миром переваривать увиденное. Только давай ещё к Абрамычу заглянем, а то он непременно хотел тебя сегодня увидеть.

***

В цехе распределения талантов царило оживление. На столике в углу, за которым обычно в перерывах пили чай, стояла коробка с остатками внушительных размеров торта, видимо, у кого-то был день рождения. Работники цеха отдыхали и непринуждённо болтали, в центре внимания находился забредший на огонёк Семён – мастер цеха нормирования счастья, с которым Иван уже успел познакомиться пару часов назад. Он с жаром что-то доказывал развалившемуся в массивном офисном кресле пожилому толстяку, который смотрел на него из-под массивных квадратных очков насмешливо и снисходительно.

– Я вам говорю, что в нашей с вами компетенции находится только черновая работа, мы не более чем корректоры написанного неизвестным гением текста. Максимум, на что мы способны, – это расставить там запятые, и то, правила, по которым они ставятся, придумали не мы, так что с работой этой справилась бы любая обезьяна. Поэтому, отрицая существование чудес, вы демонстрируете только лишь собственное ограниченное суждение, но никак не какую-то особую осведомлённость.

– Если вам, молодой человек, хочется считать грозу проявлением божьего гнева, а Солнце – колесницей бога Гелиоса, то флаг вам в руки, но я вам скажу, как кандидат физико-математических наук: любое явление имеет своё рациональное объяснение, а вера в чудо – инфантилизм чистой воды и происходит не от большого ума.

– Но вы же не будете отрицать, что существует множество вещей, наукой не объяснимых? Ясновидение, целительство, гипноз, хождение по углям?

– Большинство этих вещей объяснимы прежде всего с точки зрения уголовного кодекса. Девяносто девять процентов этих ваших чудесных явлений – шарлатанство и мошенничество, рассчитанные на легковерных дурачков.

– А оставшийся один процент тогда что?

– Оставшийся процент будет объяснён в будущем, – убеждённо заявил Авид Абрамович, – наука ведь не стоит на месте. В том виде, в каком мы её понимаем, наука образовалась более двух с половиной тысяч лет назад. Античные учёные, исходя из своих возможностей, пытались объяснить окружающие их явления, но они были в самом начале пути, и очень многое было им недоступно, но их потомки видели мир шире и понимали его глубже. Поколение за поколением учёные упирались в потолок своих возможностей, обусловленный степенью развития фундаментальной науки, но научное знание с каждым новым поколением накапливалось и множилось, так что однажды неизбежно настанет момент, когда наука будет способна объяснить абсолютно всё. Если на свете есть человек, и вправду способный касанием руки вылечить проказу, то учёные однажды непременно построят прибор, фиксирующий энергии, которые он излучает, и энергии эти встанут на службу науке, люди научатся их генерировать и запустят в массовое производство приборы, излучающие их. Они перестанут вызывать священный трепет и прочно войдут в обывательский обиход. Одним «чудом» тогда станет меньше.

– Довелось мне как-то прочесть в одной книжке, что две основные научные теории, существующие на данный момент: общая теория относительности и квантовая механика противоречат друг другу, и положения и той и другой не могут быть одновременно верны3. А ведь, наверное, над обеими системами трудились лучшие умы не одного поколения, а всё равно получается, что люди науки блуждают впотьмах и ничего не могут утверждать наверняка.

– Что ж, возможно, через несколько тысяч лет и про нас скажут, что мы были в начале пути.

– А может быть, через несколько тысяч лет люди, в том числе и учёные, станут умнее и признают, что есть на свете вещи в принципе недоступные нашему пониманию.