Мастерство режиссера

Начинаем репетировать! Ночь… Спящие ямщики, свечи. Зажигающиеся и тут же гаснущие (в этюде!) спички. Невнятный, спросонья, диалог. Потом - ночная дорога. Верстовые столбы… Подпрыгивающий на ухабах тарантас… Очень хорошо… Однако с каждой репетицией становится все яснее: трудно, а может быть, и невозможно обнаружить действенный механизм рассказа.

Что такое? В рассказе сплошное движение: просыпаются, едут, падают, но в сцене именно движения-то и не получается! То есть оно есть (еще какое - тарантас движется!), а действие не развивается. Рассказ буксует, и словно бы не вперед, а по кругу движутся Ми-китка с барином. Страшно! Все признаки драмы налицо, а самой драмы нет!

Как не вспомнить тут В. Белинского, утверждавшего, что «драматизм состоит не в одном разговоре» и что если даже «двое спорят о каком-нибудь предмете, тут нет не только драмы, но и драматического элемента»!

Возьмем другой рассказ, по внешним приметам, структуре, казалось бы, весьма напоминающий приведенный выше. «Космос, нервная система и шмат сала» Василия Шукшина.

«Старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал.

Раз в месяц - с пенсии - Евстигнеич аккуратно напивался и после этого три дня лежал в лежку».

И в этом рассказе преобладает диалог. Его ведет с несознательным Евстигнеичем его квартирант-восьмиклассник Юрка. „1 «- Не надо было напиваться.,.*ж - Молодой ишо рассуждать про это».

•• «Яростно спорит Юрка с Евстигнеичем. Никак не принимает восьмиклассник «морали» старика. Не верит Евстигнеич в прогресс. Ни в радио, ни в книжки, ни в космос, ни в медицинскую науку. Так вот и полеживает Евстигнеич на печке, забытый детьми, презираемый Юркой, выпивоха - старик «себе на уме». Никак не возьмет в толк, зачем это замыслил Юрка еще восемь лет учиться - «на хирурга».

«- Иде они были, доктора-то, раньше? Не было… А вот змея укусит - бабка, бывало, пошепчет - и как рукой сымет. А вить она институтов никаких не кончала.

Укус был не смертельный. Вот и все. Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет куда-нибудь

Пожалуйста! Я до этого укая сделаю, и пусть кусает, сколько влезет - я только улыбнусь.

Хвастунишка.

Да вот же они, во-от! - Юрка опять показал книги. - Люди на себе проверяли! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает.

Как это?

Так. «Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги - записывайте». Они записывали. Потом руки отнялись. Он говорит: «Руки отнялись».

Они пишут?

Пишут».

И хоть и дальше старик упрямится и не соглашается с Юркой, все-таки после долгого молчания (Юрка учит уроки, а Евстигнеич мается на печке) спрашивает:

«- Он есть на карточке? Кто?

Тот ученый, помирал-то который

- Академик Павлов? Вот он».

И, по свидетельству автора, «старик долго и серьезно разглядывал

изображение ученого».

А потом, когда Юрка снова засел за уроки, Евстигнеич «кряхтя слез с печки, надел пимы, полушубок, взял нож и вышел в сенцы». Из сенцов принес Евстигнеич пшат сала.

«- Хлеб-то есть? - спросил он строго.

- Есть. А что?

- На, поешь с салом, а то загнесся загодя со своими академиками… пока их изучишь всех».

Если бы даже автор не помянул, что на старика рассказ Юрки «произвел сильное действие», мы бы и сами догадались об этом по его поступку.

«- А у его чо же, родных-то никого, што ли, не было? - спросил вдруг старик.

У кого? - не понял Юрка.

У того академика-то. Одни студенты стояли?

У Павлова-то? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.

Дети- то были, поди?

- Наверно. Завтра узнаю.

- Были, конечно. Никого если бы йе было родных - то немного надиктуешь. Одному-то плохо”

Тут и заканчивается рассказ:

Юрка не стал возражать. Можно было сказать: а студентам»! Яо ов «.не стал говорить. -Конечно, - согласился он. - Одному плохо». В чем секрет ясно ощутимой «драматургичности» рассказа Шук-ЯИЩа?

и Приведем теперь мысль В. Белинского полностью: * «Драматизм состоит не в одном разговоре, а в живом действии разговаривающих одного на другого.

Если, например, двое спорят о каком-нибудь предмете, тут нет не только драмы, но и драматического элемента; но когда спорящиеся, желая приобресть друг над другом поверхность, стараются затронуть друг в друге какие-нибудь стороны характера или задеть за слабые струны души, и когда через это в споре высказываются их характеры, а конец спора становит их в новые отношения друг к другу - это уже своего рода драма».

В том, пожалуй, и различие двух рассказов, что у Горбунова - яркие речевые характеристики, «характерность персонажей», у Шукшина - характеры героев. И притом еще «высказываются их характеры» в споре, и самое главное, этот спор «становит» Юрку и Евстигнеи-ча в «новые отношения друг к другу».