Мастодония

В Уиллоу-Бенде мы были изолированы, так как большая часть внутриконтинентальных линий была повреждена. Телевизионные станции, как правило, продолжали работать, хотя и не во всех пунктах. Кое-где они замолчали. Однажды позвонил Куртни, но потом мы больше ничего от него не имели. Попытки добраться до него провалились. В том единственном телефонном вызове он сказал, что считает важной возможность апелляции на действия суда, но с такой ситуацией он сталкивается впервые.

Ночь за ночью, а иногда и днем мы собирались в офисе Бена и смотрели на телеэкран. Днем и ночью, когда бы ни появились новые сообщения о бунтарях, они шли с экрана, так что телевидение, в сущности, стало почти непрерывной программой новостей.

Это было завораживающее зрелище. В шестьдесят восьмом году мы порою побаивались, не будет ли у нас установлена республика. Теперь настали времена, когда мы были уверены, что нет. Лично у меня было чувство вины. Предполагаю, что и у других тоже, хотя мы никогда не обсуждали этого вопроса. Одна мысль сверлила мой мозг: если бы мы не начали путешествия во времени, ничего такого и не случилось бы.

Мы разговаривали о том, как мы могли быть так слепы, так благодушны, что поверили, что закон об эмиграции был просто ничего не значащим политическим жестом! Поверили, что немногие из непривилегированных, если им будет позволено, захотят стать пионерами на неизвестной земле. Я чувствовал себя особенно неуютно, потому что я был чуть ли не первым, кто сказал, что предложение в целом бессмысленно. Разгул протеста, казалось, демонстрировал, что гетто желают получить второй шанс, который им предлагают законодательно. Но было трудно судить, насколько это неистовство было вызвано желанием этого шанса, а как много было результатом застарелой, сдерживаемой ненависти и горечи, умно затронутых теми, кто руководил этим бунтом и направлял его.

Прошел слух, что армия бунтарей из Туин-Сити движется на Уиллоу-Бенд, возможно с целью развернуть операцию переселения во времени. Шериф поспешно собрал добровольцев, чтобы остановить этот марш, но, когда они вернулись, выяснилось, что никакого марша не было. Было множество других отвратительных слухов, которые время от времени заползали в сообщения новостей. Почему бунтари не решились взять нас приступом, я понять не мог. С их точки зрения, это было бы логичным поступком, хотя, по всей вероятности, это не было бы сделано, как нужно. Если они думали об этом вообще, то видимо, представляли себе какую-нибудь машину времени, которую можно физически захватить и с которой они, возможно, могли бы управиться. Но, очевидно, никто не думал об этом. Пожалуй, лидеры операции сконцентрировались на разгуле конфронтации, которая поставила бы федеральный истэблишмент на колени.

Пять дней прошло, и в разрушенных, темных городах установилось относительное спокойствие. Начались переговоры, но кто разговаривал, где и о чем могла идти речь – не сообщалось. Газетчики и работники телесети не были способны проникнуть в это молчание. Мы пытались добраться до Куртни, но дальние телефонные линии еще не работали.

Затем однажды, далеко за полночь, Куртни вошел в ворота.

– Я не звонил из Ланкастера, – пояснил он, – потому что быстрее всего было схватить машину и приехать. – Он взял коктейль, предложенный ему Беном, опустился на стул. Этот мужчина выглядел усталым и опустошенным.

– Днем и ночью, – сказал он, – мы заседали днем и ночью последние три дня. Боже, я надеюсь, мне никогда больше не придется пережить такого.

– Ты был на переговорах? – спросил Бен.

– Именно. Я думаю, что мы уже все решили. Я никогда не видел таких упрямых сукиных сынов за всю свою жизнь, как с той, так и с другой стороны, как от правительства, так и от зачинщиков. Я должен был бороться и с теми, и с другими. Сколько раз я принимался объяснять им, что Ассоциация Перемещений Во Времени имеет наибольшую долю в деле, что мы защищаем свои интересы и что без нас никто ничего не сможет сделать.

Он осушил бумажный стаканчик, который ему подали, и отставил его. Бен снова подлил туда жидкости.