Мать

И в самом деле кто-то постучал в дверь. Он вздрогнул, словно его внезапно разбудили, и вскочил с постели, как человек, который должен куда-то идти и боится опоздать. Поднявшись, он, однако, тут же в растерянности опустился на кровать. Тело его болело, как будто его всю ночь били, пока он спал. Ссутулившись, он тихо покачал поникшей головой, как бы соглашаясь: да, да. Да, мать не забыла разбудить его пораньше, как он просил ее накануне. Да, мать продолжала вести себя как ни в чем не бывало, словно ничего не помнила из того, что было прошлой ночью, и звала его так, будто все было как обычным утром.

Все было как обычно, это верно. И он снова попытался встать и одеться. И, постепенно выпрямляясь, он почувствовал себя словно облачающимся в жесткий панцирь воина.

Он распахнул окно, зажмурившись от яркого солнца на серебристом небе. На скале колыхались кусты ежевики, сверкая листвой, в которой щебетало множество птиц. Ветер стих, и в прозрачном воздухе лился церковный благовест.

Удары колокола призывали его. Он ничего больше не видел вокруг, хотя и старался отгородиться от того, что терзало его душу. Запах, стоявший в комнате, волновал его. Воспоминания мучили. Удары колокола призывали его, но он не решался покинуть свою комнату и едва ли не в озлоблении кружил по ней. Он подошел к зеркалу и тут же буквально отпрянул от него. Образ женщины жил в нем, в его душе незримо, подобно тому, как существовало в зеркале его отражение. Этот образ мог расколоться на тысячу кусочков, но в каждом из них он остался бы нетронутым.

Второй удар большого колокола настойчиво призывал к мессе, торопил его. Он ходил по комнате, что-то ища и не находя. Наконец сел за столик и принялся писать.

Сначала он переписал стихи о тесных вратах — «Входите тесными вратами…», но потом зачеркнул их и на обороте листа написал: «Прошу вас не ждать меня больше. Мы оба оказались в сетях обмана. Нужно сразу же порвать, чтобы освободиться, чтобы не пасть окончательно. Я больше не приду. Забудьте меня, не пишите мне, не пытайтесь увидеть меня».

Спустился вниз, позвал мать в прихожую и, не глядя на нее, протянул письмо.

— Отнесите его сейчас же, — сказал он глухим голосом, — постарайтесь вручить ей лично и сразу же возвращайтесь.

Он почувствовал, как она взяла у него из рук письмо и поспешила на улицу. И на какое-то время ему стало легче. Над тихим селом, над еще темными в серо-серебристом рассвете долинами прозвучал третий удар большого колокола, призывавший к мессе.

Старики крестьяне с палками из корневищ, висящими на кожаных ремешках на руках, и женщины с крупными головами на щуплом теле поднимались в гору, направляясь к церкви, и казалось, они восходили из глубины долины.

В церкви старики заняли свое обычное место под балюстрадой алтаря, и сразу же вокруг распространился дурной запах.

Однако Антиоко, подросток пономарь, который помогал служить мессу, махал кадилом в сторону стариков, чтобы отогнать вонь. Постепенно облако ладана отделило алтарь от остальной части церквушки, и этот темноволосый пономарь в белом стихаре и бледный священник в своем облачении из красноватой парчи, казалось, двигались в каком-то жемчужном облаке.

Оба они очень любили дым и запах ладана и часто прибегали к нему. Повернувшись к прихожанам, священник сощурился, словно ему было плохо видно в этом облаке, и помрачнел. Казалось, он недоволен малым числом верующих и ждет, пока подойдут еще. Некоторые запоздавшие действительно подошли. В последнюю минуту появилась и его мать, и он побледнел так, что побелели даже губы.

Значит, письмо было вручено, жертва принесена. Холодный пот покрыл его лоб. И, освятив просфору, он простонал про себя: «Господи, отдаю тебе плоть свою, отдаю кровь свою».

И ему казалось, он видит, как Аньезе держит в руках листок, словно священную облатку, читает письмо и падает без чувств.

Закончив мессу, он устало опустился на колени и стал монотонно читать молитву по-латыни. Верующие вторили своему пастырю, а ему казалось, будто все это происходит во сне, и хотелось пасть ниц перед алтарем и забыться, заснуть, как спит пастух на голой скале.

Сквозь дым ладана он видел в нише за стеклом небольшое изображение мадонны, которое народ считал чудотворным, — темное тонкое лицо, словно камея в медальоне. И он смотрел на богоматерь с таким чувством, будто только сейчас впервые, спустя много времени, после долгого отсутствия, увидел ее. Где же он был все это время? Он не мог вспомнить, мысли его мешались. Но вдруг он поднялся и, обращаясь к верующим, заговорил с ними, что, правда, случалось не раз, но и не слишком часто. Он говорил на диалекте, резко, будто ругал бородатых стариков крестьян, выглядывавших из-за балясин, чтобы лучше слышать, и женщин, сидевших на полу, с любопытством и испугом смотревших на него. Пономарь, держа книгу, тоже глядел на него своими узкими черными глазами, время от времени переводя взгляд на прихожан и качая головой, как бы шутливо угрожая им.