Мать

Ниночка не старалась успокоить себя. Напротив, с какой-то упорной жестокостью она выискивала сходство с тем, страшным лицом. Полузакрыла глаза, чтобы мягкие, детские черты стали туманнее и чтобы резче выступало то, что особенно врезалось ей в память и было почему-то особенно ненавистно: толстые, синеватые губы и нелепо вывороченные ноздри. Она напрягала все силы, чтобы не видеть ничего остального, ничего детского, чтобы довести сходство до конца. И чем больше это ей удавалось, тем ненавистнее становился чужой некрасивый мальчик, сидевший за круглым столом, и тем холодней и упорней она продолжала его рассматривать.

Да, чужой. Совсем чужой. Но почему-то жалко его… До ноющей, почти физической боли в груди. Как будто бы родной, близкий, любимый каким-то чудом превращён в ненавистного урода… И вид его вызывает отвращение и ужас, но память о том, каким он был раньше, продолжает по-прежнему жить и мало-помалу переходить в скрытую, томительную жалость.

«Люблю ли я его?» – спрашивала себя Ниночка, не сводя глаз с ярко освещенного лица Коленьки, и что-то нужное, радостное подымалось в ней в ответ.

Это её мальчик. Её маленький Коленька, у которого такой смешной, круглый затылок, слабенькие, худенькие плечи, который так застенчиво, так робко иногда ласкается к ней, прячет лицо своё на её груди… Как же она может не любить его?.. Конечно, любит… Но не может же, не может она любить его… Не может любить лица его… И какой он страшный, когда угрюмо наклонит голову и смотрит исподлобья…

…Не люблю я его… Не могу… не хочу я его любить…

Коленька устал. Ему захотелось спать. Он подошёл прощаться.

– Я спать хочу, мамочка.

И потянулся к ней поцеловаться.

Ниночка быстро взяла его за плечо, отстранила и торопливо сказала:

– Ну, ступай, ступай. Я сейчас.

Коля удивленно посмотрел на неё: почему она не хочет его поцеловать? Значить, всё ещё сердится. И он тихонько придвинулся к ней и сказал, не сводя с неё глаз:

– Мамочка, я больше никогда не буду.

– Нет-нет, я не о том, – смущённо проговорила Ниночка, точно пойманная на чём-то нехорошем.

И, быстро нагнувшись, поцеловала его в лоб. Встала и повела укладывать спать. Она раздела его, положила в маленькую кроватку с решёткой. Покрыла мягким одеялом. Зажгла лампадку, чтобы в комнате не было темно. А внутри всё время стучала одна мысль: «Не люблю я его, не люблю я его…»

И чем настойчивее она это повторяла, – тем безнадёжней и тоскливей становилось на душе. Точно почва из-под ног ускользала. И становилось так пусто, ненужно всё.

Ниночка пошла к бабушке.

Анна Григорьевна не спала, и даже как будто бы ждала её.

– Что ты, Ниночка, такая измученная сегодня?

Ниночка помолчала, ничего не ответила. И вдруг сказала:

– Я Колю сегодня ударила.

– Колю? Ударила? За что?

– Катя у него игрушку сломала – он её по голове ударил. Я ему смятый вагончик… в лицо бросила…

Бабушка молчала. В глазах у неё появилось то жалкое выражение ужаса, которое Ниночка не могла спокойно видеть. Ниночка почувствовала это и уставилась в пол.

– Это страшно гадко и подло, – продолжала она, – но я знаю, что буду бить его. Я знаю, что буду. Когда он такой, я себя не помню. Сумасшедшая делаюсь. Сегодня я в первый раз его ударила – но теперь знаю, что буду бить.

– Что ты, Ниночка, что ты?..

Бабушка сказала это, точно защищаясь, точно замахнулись на нее.

И разом исчезло у Ниночки холодное оцепенение, в котором она находилась весь вечер. Силы оставили её, как будто сейчас только она поняла весь ужас свой, всю безысходность своей жизни,

– Ненавижу я его… И жалею, и ненавижу… Я не знаю, как объяснить тебе… Лицо его ненавижу… Он такой же… как тот… Чем больше растёт, тем больше,. Я… Бабушка, милая, разве я не знаю, что подло бить. Я себе стала гадкой сегодня… Сама себе простить не могу… Мне самой страшно… За себя страшно… Семь лет заставляла себя любить, забыть всё. Полюбить всем сердцем… Как ребёнка своего… И не могу. Никогда не смогу… Я измучилась, бабушка… Такая пытка, такая пытка… Я с ума сойду… Господи, уехать бы куда-нибудь. Убежать бы куда-нибудь… – как стон вырвалось у Ниночки.

Каждое слово её пригибало бабушку к земле. Как ей помочь? Чем ей помочь?

– Терпеть надо, Ниночка, – когда-нибудь кончится. Не всё так… Хорошо когда-нибудь будет, – говорила она первые попавшиеся слова.

За стеной послышался голос Коли:

– Мама, мамочка…

– Пойди к нему, – сказала Ниночка, – я не могу.

Бабушка ушла и скоро вернулась.

– Что он? – спросила Ниночка.

– Ничего, во сне.

Ниночка встала,

– Я пойду.

– Как же теперь будет? – сказала бабушка.

– Не знаю.

– Может быть, правда, уехать тебе?

– Совсем? – серьёзно спросила Ниночка и пристально посмотрела в глаза бабушке.

– Отдохнуть уехать, – торопливо сказала Анна Григорьевна.

Ниночка покачала головой.

– Нет, тут надо как-нибудь иначе. Надо как-нибудь по-другому.

– Как же? – с тревогой спросила бабушка.

– Не знаю. Сейчас ещё не знаю.

– Она ушла, снова холодная, застывшая, как раньше.

VI

На следующий день Коля захворал.

Утром у него болела голова и грудь. Он сразу так ослаб, что с трудом встал с постели. К вечеру начался кашель и сильный жар.