Мать

Этот запах и эта тень снова побудили мать к действию. Она сердито подняла брошенную одежду и ощутила в себе столько силы, что могла бы точно так же поднять и его самого. Потом навела в комнате порядок, шумно двигаясь и не заботясь больше о том, чтобы не стучать своими деревенскими башмаками. Пододвинула к столу кожаный стул, на котором он сидел, когда занимался, и стукнула его ножками об пол, как бы приказывая стоять на своем месте и обещать ей, что сын скоро вернется домой. Потом посмотрела на маленькое зеркало, висящее у окна…

В доме священника не дозволяется держать зеркала. Он должен жить, не вспоминая о том, что у него есть тело. В этом отношении, по крайней мере, прежний священник соблюдал порядок. С улицы было видно, как он брился, глядясь в стекло открытого окна, за которым вешал какую-нибудь черную одежду! Пауло, напротив, зеркало привлекало, словно вода в фонтане, где виднеется улыбающееся, манящее и заставляющее упасть в него лицо.

И она сорвала с гвоздя маленькое зеркало, которое отражало ее темное и сердитое лицо и грозные глаза, — гнев постепенно брал верх. Она распахнула окно, впустив воздух, чтобы проветрить комнату. Книги и бумаги на столе, казалось, ожили, и листы разлетелись во все стороны, даже в самые дальние уголки комнаты. Бахрома покрывала на кровати затрепетала, огонек лампы в испуге наклонился.

Она собрала бумаги и положила их на столик. И тут увидела открытую Библию с цветной картинкой, которая ей так нравилась, и, она наклонилась, чтобы получше рассмотреть ее. Вот это Иисус — пастырь с овцами, утоляющими жажду в лесном источнике. Среди стволов деревьев у голубого горизонта виднеется красный город, освещенный закатом, — святой город, город спасения.

Да, в прежние времена он занимался ночи напролет. Окно его выходило на скалу и на усыпанное звездами небо над ней. Соловей пел для него.

В первый год жизни в селе он говорил, что надо уехать отсюда, вернуться в мир. Потом словно бы уснул в тени скалы под шелест деревьев. Так и прошло семь лет, и мать не напоминала ему о его желании уехать, потому что они были так счастливы здесь, в этом маленьком селе, которое казалось ей самым прекрасным местом на земле, потому что ее Пауло был тут царь и бог.

Она закрыла окно и повесила на место зеркало, которое отражало ее побледневшее лицо с затуманенными от слез глазами.

Она снова спросила себя, не ошибается ли. И прежде чем уйти, обернулась к распятию, висевшему на стене перед скамеечкой для моления, и подняла лампу, чтобы лучше видеть. Тени зашевелились, и ей показалось, будто худой, обнаженный, распятый на кресте Христос склонил голову, чтобы выслушать то, что она хотела сказать ему. И тогда слезы градом посыпались из ее глаз, полились по лицу, на платье. И показались ей кровавыми.

— Господи, спаси нас всех. И меня тоже, и меня. Ты такой бледный, обескровленный, и лицо у тебя такое нежное под этим терновым венком, словно роза в кустах ежевики, ты выше наших страстей, спаси всех нас.

И она быстро вышла из комнаты. Спустилась по лестнице, прошла по нижним комнаткам. От внезапного света лампы мухи проснулись и загудели, кружа вокруг старой мебели.

Из маленькой столовой, где на небольшое оконце под потолком, словно ливень, обрушивались ветер и шумящая листва деревьев, она прошла в кухню и села возле камина, в котором еще теплился под пеплом огонь.

Здесь тоже все дрожало от ветра, проникавшего в щели. И ей казалось, будто она находится не в этой длинной и низкой кухне с наклонным потолком, поддерживаемым почерневшими от дыма балками и стропилами, а в лодке среди бурного моря.

И хотя она решила ждать возвращения сына и сразу же начать борьбу, она все еще пыталась обмануть себя.

Она находила несправедливым, что бог послал ей такое горе. И снова вспоминала свое несчастное прошлое, перебирая в памяти былые дни, чтобы отыскать в них причину нынешней беды. И все ее дни были тут у нее на коленях, ясные, крепкие и чистые, как зерна четок, которые перебирали ее дрожащие пальцы.

Она не делала ничего плохого, разве что иногда в мыслях.

Она вспоминала себя девочкой, всеми гонимой сиротой, живущей у бедных родственников в этом же самом селе. Ходила босая, носила на голове тяжести, стирала в реке белье, таскала зерно на мельницу. Один ее дядя, уже почти старик, служил у мельника. И каждый раз, когда она спускалась вниз, к мельнице, он поджидал ее в зарослях колючего кустарника или тамариска и целовал, коля лицо острыми торчащими волосками своей бороды, и всю пачкал мукой.

Когда она рассказала об этом дома, тетушки перестали посылать ее на мельницу. Тогда этот человек, который никогда прежде не поднимался в село, однажды в воскресенье пришел сюда и сказал, что хочет жениться на ней. Родственники посмеялись, грубо похлопали его по плечу и прошлись метлой по его спине, сметая муку. Он не рассердился, только смотрел на девочку горящими глазами. И она согласилась выйти за него замуж. И продолжала жить у родственников, и муж, которого она по-прежнему называла дядей, давал ей тайком от хозяина небольшую мерку муки.