Мать

Но я побежал в темноте по улице прямо к себе домой с русской винтовкой в руках. Я забыл ее бросить в казарме.

В кухне нашей горел свет. Мать навалилась грудью и лицом на стол и плакала так, что тряслась ее спина. Там же был Эркки. Он уже собирался уходить, когда я вошел, и мы столкнулись лицом к лицу.

Я посмотрел туда и сюда и закричал:

— Где Лиза?

Мать сразу подняла голову и выпрямилась. Все лицо ее было залито слезами.

— Хейно! Хейно! Это ты, Хейно? Нет у нас больше Лизы…

— Где Лиза?!

Я орал так, что прыгало пламя в лампе и у меня самого звенело в ушах. Я орал и смотрел в упор на Эркки. А он взял меня за руку и сказал:

— Тише, Хейно. Будь благоразумен. Подумай: что может быть дороже родины…

Но я стряхнул его руку и снова заорал:

— Где Лиза? — И я обратился к матери: — Что здесь произошло? Ты скажи, мама. Я ничего не понимаю. Я ничего не понимаю, мама! Где Лиза?

Но я уже понимал. Я уже отлично все понимал. Но мне было страшно от своей догадки, и я, как сумасшедший, продолжал кричать:

— Где Лиза? Лиза где?

И я пятился к двери, загораживая Эркки выход. А он вильнул туда-сюда своим тощим телом и остановился, оглядываясь по сторонам.

В моих руках была винтовка. Русская винтовка со штыком. Она дрожала в моих руках, когда я смотрел на Эркки. И только когда мои глаза встретились с глазами матери, винтовка перестала дрожать в моих руках.

— Да, — сказала мать и сжала губы. — Это все он.

И она стала смотреть в сторону.

А я поднял винтовку над головой, как только мог быстро, и ударил Эркки прикладом в лицо. Он хотел защитить свое тощее лицо руками, но все равно я ударил его по рукам и по лицу так, что он опрокинулся спиной на плиту. А я добавил ему еще и еще, пока он совсем не свалился на пол. Он потянулся было за своим ножом, но я ударил его еще раз по голове, и он перестал двигаться.

Я мог бы сразу проткнуть его штыком, но я не хотел пачкать свой дом его вонючей кровью. И я сказал матери.

— Его убрать надо, мама. Куда-нибудь под пол. А я пойду за Лизой. Уберешь, мама?

И я весь дрожал, когда говорил это.

Она уже не плакала. Глаза ее прошлись по комнате, и она ответила спокойно:

— Да, я уберу его, Хейно. Иди.

Она была настоящая финская женщина, моя мать. Но я не успел даже поцеловать ее на прощанье. Я снова побежал по темной улице прямо к дому Степана Ивановича.

В это время начался дождь. Первые крупные капли упали на мое горячее лицо, но я даже не почувствовал их тогда.

Часовой у крыльца сделал шаг вперед, и я узнал форму солдата суоелускунта. Кто-то другой стоял на крыльце, прячась от дождя. Я торопливо сказал по-фински то, что придумал по дороге:

— Срочно к капитану Вайсбергу с рапортом!

Я уже раньше слышал фамилию этого офицера.

Суоелускунтовец что-то сказал по-немецки, и с крыльца голос буркнул:

— Хирайн[10], — и часовой-эсэсовец тоже посторонился, давая мне дорогу.

Я пробежал сени и ворвался в комнату. Я должен был вежливо постучать сначала и спросить разрешения. Но я вбежал и крикнул:

— Лиза! Лиза!

Но никого не было в первой комнате, а из второй комнаты выглянул эсэсовский офицер и выпрямился по-военному, глядя на меня вопросительно.

Но сквозь раскрытую дверь я уже увидел во второй комнате Лизу и бросился к ней. Она лежала на кушетке, запрокинув голову, и глаза ее были закрыты.

Офицер подскочил к ней первым и быстро поправил на ней платье. А потом он схватил со стола стакан с водой и начал на нее прыскать изо рта. Лицо ее и без того уже было мокрое. Он уже прыскал на нее до моего прихода, но не мог привести ее в сознание. Но отчего же она была без сознания, моя бедная Лиза?

— Лиза, — позвал я, — Лиза!

Я приподнял ее мокрую голову левой рукой и, трогая ее лицо своими губами, снова позвал ее тихо:

— Лиза, Лиза…

И она услышала наконец. Большие синие глаза ее открылись, и она стала приподниматься на кушетке. А офицер стоял и смотрел со стаканом в руке.

Я помог ей приподняться левой рукой, потому что в правой руке у меня все еще была винтовка. Она узнала меня, но смотрела куда-то мимо и все шептала: «Домой, домой…»

Я поднял ее на ноги, довел до дверей и пропустил вперед, чтобы не толкнуть ее в дверях.

— Иди, иди домой, Лиза, — сказал я. — Иди домой.

И она вышла, согнув плечи и держась рукой за косяк. Платье ее не было как следует расправлено…

Я все еще плохо соображал, что все это значит. У меня все перемешалось в голове, и я хотел, чтобы рядом оказался кто-нибудь большой и сильный, который помог бы мне разобраться во всем этом. Как я жалел, что оторвался от Леппялехти. Мне казалось, что если бы он в то время оказался рядом со мной так близко, чтобы я мог прикоснуться к его огромному плечу, то я бы наверно знал, что делать. Но я был один. Перед моими глазами прошла, согнув плечи и пошатываясь от слабости, моя бедная Лиза в помятом платье, а я стоял, как истукан, и ничего не делал. И я хотел кричать и плакать от злости на себя. Но в это время кто-то тронул меня за плечо, и я оглянулся.