Мать и сын

Во время одной из этих довольно утомительных экспедиций, которые никогда не оборачивались ничем хорошим для моего жизнелюбия, настроения и духовного минздравия, я принял смелое решение. Незадолго до этого, дома, я довольно крепко выпил. В церкви, в которую я пришел, где-то в старом центре стольного города А., службы в этот час не было, и вокруг меня шаркали, перешептывались или молились самое большее дюжина человек. Священник возился у дарохранительницы, перетаскивал какие-то предметы из того или другого католического алькова, возвращался и, кажется, что-то поправлял на столе или пюпитре. Это был старый, весьма основательно потрепанный человек: с виду не особо любезный, но и не пакостный: обычный плюгавый попик. Поддавшись порыву, я решил заговорить с ним. Я отрепетировал и проанализировал то, что хотел сказать и спросить: «Не могли бы вы мне помочь? Не скажете ли вы мне, отчего мне так стыдно?.. Я стыжусь… Я здесь, но мне стыдно… Я с ума схожу от стыда… Не могли бы вы… Вы же все знаете, не правда ли?..»

Я приблизился к нему. Он стоял спиной ко мне, перебирая на полке стопку трафаретов. Я подошел к нему вплотную и разлепил губы. «Прошу прощения», — хотел сказать я. Рот мой уже дернулся, чтобы произнести первый слог задуманной мною фразы, но вместо слова исторг, совершенно неожиданно и абсолютно против моей воли, оглушительную отрыжку. В гулком помещении это прозвучало так, будто кто-то взорвал хлопушку, что было ужаснее, нежели простой честный бздех, — последнее, в конце концов, могло приключиться с кем угодно.

Божий человек вздрогнул и обернулся, и мне не оставалось ничего другого, как по возможности сдержанно и вместе с тем как можно скорее унести ноги.

Вопрос о происхождении моего стыда я решил временно отложить в сторонку и попробовать сперва произвести запланированное демографическое исследование, а затем округлить его до удовлетворительного результата. Для этого я, бывая в церкви, незаметно, но как можно тщательнее сверху донизу разглядывал присутствующих там людей. Честность повелела мне прийти к заключению, что квалификация сих «католических бледных немочей, в моче вымоченных», не соответствовала действительности: это были существа, ничем заметно не отличавшиеся от других. Возможно, их социальное положение и благополучие были чуть ниже, чем у среднего слоя населения, но это вполне можно было объяснить их многовековой отсталостью. Вместе с тем я обратил внимание, что среди них насчитывалось меньше душевнобольных и страдающих судорогами: нельзя было не признать, что сами они и черты их лиц несли печать некоего умиротворения. Они не были ни красивее, ни уродливее остальной части населения, однако, к удивлению и удовлетворению своему, я довольно часто замечал среди прихожан привлекательных юношей, которых с глубокой нежностью и почти бесстыдным интересом рассматривал вблизи, углядев их, коленопреклоненных, в молитве перед какой-нибудь ракой. О чем тревожились эти милые католические мальчики на католических своих коленках, в своих католических штанишках, столь туго и столь изящно обтягивавших их католические задики и католические их межножья, совсем как у мирских их малых братьев в любови? Больше или, напротив, меньше, чем другие мальчики, размышляли они о своих нечистых помыслах или непреодолимом соблазне одиночных забав, которым чересчур часто предавались сами с собой? Одно было наверняка: я стыдился того, что находился в католической церкви, а они — нет.

Впрочем, при разглядывании упомянутых католических мальчиков мною овладевали весьма замечательные помыслы, которые, возможно, являли собой первые лучи Благодати: я грезил, что вместе с одним из таких мальчиков стою на коленях, окруженный благодетельным, спасительным полумраком его суеверия, которое, в сущности, должно было быть и моим, и как, под пронзающий сердце шепот нашей молитвы, мы касаемся друг друга в нежном сиянии свеч, окружавших раку, ласкаем, целуем и приводим один другого к наивысшему упоению плотской любовью. Сие действо там, в царстве наиглубочайшего смирения, казалось мне скорее обязательным, нежели непозволительным, и то, что я, сколь иронично, столь и глубоко искренне, имел обыкновение называть «священным деянием», в этих обстоятельствах представлялось мне еще более праведным, нежели когда-либо.

Мало-помалу Вывод номер 1 — согласно которому католики есть личности второсортные и малоразвитые — я вынужден был окончательно и бесповоротно отмести как непригодный. Теперь оставался лишь Вывод номер 2: здесь почитаются и выживают невероятно жизнестойкие материи, по сути, вневременные, не тронутые модой и политическими воззрениями и вследствие этого способные выдержать любое истолкование. Я решил, что не успокоюсь до тех пор, пока не выясню об этом все, что только в моих силах.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ