Мать и сын

Остроумие — или что там вместо него — без идеи, содержания или усилия, не более того. Ты упрекаешь себя за то, что ты, хотя и женат на таком-то и таком-то, с тем же успехом мог бы быть женат на ком-то другом. Да, мог бы, но ты женат на том, на ком ты женат. Они упрекают меня за то, что я, вместо того чтобы стать католиком, мог бы стать кем-то другим. Да, мог бы стать, но я стал католиком. И я даже спрашиваю себя, справедливо ли это мог бы. Если бы это было возможно, это бы случилось, но, вероятнее всего, это было невозможно.

Нет, я стал католиком, но все это произошло не так-то просто.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Если Римско-Католическая церковь — организованный и управляемый Господом Богом институт, то Он определенно сомневался в моей годности стать ее приверженцем, и, в любом случае, нисколько не торопился принять меня в свои члены: после моего первого разговора с Ламбертом С. прошло еще целых четыре года до того, как с пути были устранены последние препятствия. Возможно, в этом была моя вина: я тоже был в сомнениях, они оставались и все еще остаются; даже теперь, четырнадцать лет спустя, я все еще не привык к тому, что я католик. Я, например, все еще не совсем преодолел стыд, сопутствовавший вступлению в Р. — К. церковь: почему бы честно не признаться, что стать католиком — это что-то такое смешное? Ректор Ламберт С. был тут ни при чем. После нашего первого разговора я беседовал с ним довольно регулярно, поскольку он, как это принято называть на современном жаргоне социальных работников, продолжал меня «опекать».

Примечательным было то, что в отношении нащупывания путей в учении мы с ним совершенно не продвинулись: догматы он знал понаслышке и, кроме того, ни капельки ими не интересовался. Когда я осторожно заговорил о почитании Марии, надеясь, что тут мы сольемся с ним в братском экстазе, он выразил к этому прямое отвращение.

Он был человек простого происхождения, не эрудит, но все же с культурным запасом: в свободное время довольно прилично писал маслом и акварелью, но возводить это занятие в ранг официального мастерства считал чушью; короче, по сравнению с моей одержимостью и абсолютизмом, он был столпом душевного минздравия.

Он происходил из Алкмаара или его ближайших окрестностей, отец его был каменщиком. Хотя он был в высшей степени способен к эстетическим оценкам, вся эта католическая дребедень, старая или новая, вроде картин, образков, часовенок, алтарей, ниш, балдахинов и чудотворных реликвий не имела в его глазах никакой ценности, во всяком случае, эти атрибуты не были связаны для него с какими-то эмоциями: возможно, в юности ему хватило свечного пламени, всяческих торжественных процессий и запаха ладана. Тем не менее он оставался в хорошей спортивной форме: заметив, что я обожаю католический китч, он принялся катать меня на своей машине по всяческим местам паломничества и в каждый угол в окрестностях, на коих чудесным образом почила благодать Божия. Многие места были к тому времени оставлены, если не благодатью, так в любом случае католической публикой, которая под влиянием телеящика, красной истерии в газетах, да и просто упадка морали сделалась менее легковерной.

Одно из таких мест, поистине монумент того, что могут возвести самопожертвование и дурной вкус, было то самое, Марии Заступницы в Хейлоо, где высоко вверху, на слепом фасаде, красовались выложенные разноцветными кирпичами слова «ЧРЕЗ МАРИЮ К ИИСУСУ». Там же, напротив входа в часовню Девы Марии, располагалась крытая галерея с изображающими распятия барельефами и застекленными не то литографиями, не то карандашными рисунками Яна Тооропа, который до своего обращения в католицизм выдавал на гора великолепные человеческие произведения искусства, но потом, согласно сколь злой, столь и меткой критике, сделался «художником-призраком». Во время нашего визита эта застекленная, изъеденная по краю морским ветром, словно мочой, эктоплазма стала предметом пристального изучения Ламберта С., а я в это время уединился в часовне.

В промозглом помещении с высокими потолками не было ни души, и перед алтарем с деревянной, наивно и ярко раскрашенной статуей Мадонны стояли баки, полные свечей по разным ценам, однако на подставке не было ни одной зажженной. Я заплатил за две, позволив себе скидку в двадцать процентов, поскольку жизнь уже тогда вздорожала, и запалил их от спички из принесенного, по счастью, с собой коробка. Все это я проделал очень быстро, поскольку опасался, что вдруг войдет Ламберт С. и мне станет неловко, и пусть он лучше подумает, что свечу пожертвовал предыдущий посетитель. Я ощущал знобкое желание по-старушечьи бухнуться на колени, но и этого я стыдился, как перед Ламбертом С., так и перед самим собой, и сумел удержаться, что стоило мне некоторой душевной борьбы.