Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад

Поскольку ты не только читал, но и жил – много лет ты читал и жил, иногда одновременно, – тебя не удивляет и то, что люди часто повторяют самые неприятные свои переживания. Наверное, по той же причине мы снова и снова рассказываем одни и те же сказки с минимальными вариациями: «Семь воронов», «Семь голубок», «Двенадцать уток», «Шесть лебедей». Удобно, конечно, если оно идет, как ожидалось, но ведь всегда остается шанс – к счастью или к несчастью? – что на этот раз все сложится иначе.

Концептуалистка вспоминает

Девушка, явно искусная в домашней работе, умеющая прясть из крапивы нити, ткать из этих нитей полотно, шить из этого полотна рубашки – ну, за шесть лет она точно научится хорошо это делать, – сидит в каменной комнате, и язык у нее тоже каменный. Она молчит уже два года, три месяца и четыре дня. Косой солнечный луч падает через неприкрытую отдушину в толстой стене, греет ей колено, освещает ногу прялки, край корзины с крапивой. Над ними пролетает жук, врезается в корзину и ползет по ней, проползает вокруг по кромке.

Ей приходят дурные мысли. Например:

Всегда ли самопожертвование – благо?

Если бы они с братьями поменялись местами, они сделали бы для нее то же самое?

А она хотела бы этого от них?

Как это – летать?

Вот как девушка себе это представляет: она в точно такой же комнате, как эта, у колена корзина с крапивой, она прядет нить. Качает педаль прялки, табуретка чуть-чуть качается и постукивает на неровном полу. Нить тянется из-под пальцев и жжет их. Кожа чешется и горит – конечно, опять новые волдыри, но вот на груди, на попе, на спине, на плечах – это новость. Ее всю жжет, крохотные точки боли взрываются, будто все волдыри разом решили прорваться. Все ее поры теперь – игольные ушки, сквозь которые проходит нить, или ткань, сквозь которую проходит игла, а сама она – словно солнце на старинных картинах – шлет во все стороны яркие лучи. Только сейчас сквозь ее кожу лезут птичьи перья. Розовато-серые, влажные, свитые тугими кудрями, на воздухе они распрямляются, быстро высыхают и белеют, вот уже она вся в перьях, а ноги сжимаются, твердеют, усыхают. Она легко выступает из воротника своего вдруг ставшего гигантским платья. Могучая сила тянет ее за пальцы, вытягивает их – и вот вместо них из ладоней и запястий торчат длинные перья, такие же сильные, как некогда пальцы. Девушка сжимает губы, чтобы не закричать, все лицо надувается и тоже вытягивается. Она все-таки кричит – и, изумившись рвущимся из горла звукам, расправляет крылья и бросается в окно, в порыв неба.

Она прядет еще быстрее, чтобы наказать себя за такие мысли. Колесо стучит. Веретено вертится. Через пальцы течет крапива. Боль нестерпима. Руки ее – уже больше не руки, а два пламени, или две звезды, или два поющих голоса.

Концептуалистка видит сны

Концептуалистке снятся два типа сна о полетах. Одни о том, как она плавает в воздухе, отчаянно дергая ногами, словно лягушка, но ей удается лишь на несколько футов оторваться от убийцы, а та хладнокровно ждет, пока она выдохнется. В других концептуалистка с разбегу плавно отталкивается от земли, поднимает ноги и легко устремляется вверх и прочь. Парит без всяких усилий, все небо открыто ей; но вдруг нападает страх – это не взлет, а падение вверх, она слишком высоко и уже не может вернуться на землю, к убийце… там, далеко внизу, только та и помнит о концептуалистке, но и убийца уже опускает голову, бросив следить за исчезающей в небе точкой, и плетется домой с лопатой на плече, предвкушая ужин.

Концептуалистка работает

За стеклянной стеной галереи в большом городе концептуалистка сидит у прялки и прядет из крапивы длиннющую нить, сидит за ткацким станком, ткет из этой нити полотно для рубашечек.

Пять с половиной уже готовы. На них ушло пять с половиной лет. Поначалу у нее была масса зрителей. Не поверите, до чего шикарно они выглядели и как громко обсуждали ее прялку, ткацкий станок, крапиву, волдыри, ее терпение. Только что бы ни говорили они, концептуалистка не отзывалась и не улыбалась. Это тоже обсуждали, улыбаясь и качая головами: им-де было б легче шесть лет прясть из крапивы нить, ткать из нити ткань, шить из ткани рубашки, чем шесть лет молчать и ни разу не улыбнуться. Так, должно быть, и есть, думала концептуалистка, перекусывая зубами нитку.

Затем поток схлынул. Хозяева галереи, у которых имелись интересы в Буэнос-Айресе, Барселоне, Гонконге, Санкт-Петербурге, Стамбуле, надолго уехали по делам. Ее агентесса больше не звонила. Окна покрылись пылью и потеками дождей. Их заклеили целым рядом плакатов бурлеска: в вихре невероятно длинных светлых волос танцует женщина, голая, что креветка. Потом стали клеить объявления, и на ветру затрепетала бахрома телефонных номеров: ПРОПАЛО КОЛЬЦО, ПРОПАЛА СОБАКА, ПРОПАЛ РЕБЕНОК.

Иногда заходит женщина с серебряными руками, приносит груши.

Концептуалистка смотрит, как солнце ползет по пыльному стеклу, а пальцы ее щиплют и треплют. Порой свет пересекает крылатая тень.

Любовник ее самого младшего брата