Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад

Нелсон потянулся ее поцеловать на прощанье. Лючия отвернулась.

Над полями светила полная луна. Мы не остановились ею полюбоваться. Я попробовала взвыть, как робкий оборотень, однако Нелсон не засмеялся. Он шел впереди, потому что знал дорогу к сараю, уже остывшему от дневной жары.

Выключатель щелкнул, загорелся старомодный ночник на столике у матраса, на который Лючия положила подушки, чистые белые простыни и тонкое одеяло из красных лоскутов. Наверное, устроила нам постель, когда закончила работу и собралась готовить ужин — как раз когда я решила, что Лючия совсем забыла о нас.

Лампа отбрасывала желтый круг света, к счастью, слишком скромный, чтобы освещать фото художницы с кошкой или рыбу-убийцу в аквариуме. На снимки мне сейчас не хотелось смотреть, чтобы не корчиться от зависти — чувства хозяйки к кошке были куда глубже и нежнее, чем отношение Нелсона ко мне.

Я стянула одежду и нырнула под лоскутное одеяло. Нелсон чуть подождал. Потом и он снял джинсы и забрался в постель, оставшись в футболке и шортах. Ко мне он повернулся спиной.

— Полли, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— Я тебя люблю.

— И я тебя люблю.

Кажется, он скоро уснул. Во всяком случае, я помню, что он спал. Я выключила лампу, и на полу свое место заняли полосы лунного света. Лежа в темноте, я слушала кошачье мяуканье — точь-в-точь как плач новорожденного, все громче; потом вспомнила о летучих мышах.

Вот бы знать, как включается проигрыватель Лючии, который бесконечно воспроизводит Моцарта. Сколько раз уже я слышала это трио, но не могла вспомнить мелодию именно сейчас, когда мне так нужны ее успокаивающие переливы. Мне хотелось помнить ее с точностью до ноты, помнить голоса женщин с их наивным горем — каждая плакала, представляя любимого в опасном странствии, а тем временем ее несчастье невообразимо: любимый подвергнет ее такой жестокой проверке.

Двадцать лет спустя вместе со вторым мужем и детьми я приехала к нашим друзьям в Вермонт. За ужином кто-то взялся вспоминать прошлое — те годы, когда здешние леса кишели сумасшедшими художниками. Вспомнили тех, кого все знали, кто здесь когда-то жил…

Я слушала вполуха — меня убаюкивали радость от встречи с друзьями, от вкусной еды и вина, детские голоса на газоне за домом, нежный свет летнего вечера. И второй раз в жизни я отчетливо поняла, что должно произойти: знакомые заговорят о художнице-итальянке, которая жила «прямо за этой рощей, наша ближайшая соседка была»…

Я давно забыла, да толком и не знала никогда, где именно жила Лючия. И совсем не думала о той давней ночевке у нее в доме — до той секунды, нет, на секунду раньше, когда подруга назвала имя Лючии де Медичи.

— Я тоже с ней знакома, — сказала я, — ездила когда-то к ней в гости на выходные. — Все так и уставились на меня — мой голос дрогнул.

Случилось и еще одно совпадение, тень первого. В этот вечер на ужин подали курицу с грибами. Насколько я поняла, хозяйка дома собирала грибы в лесу, но когда я спросила, откуда они, она стала рассказывать о дороговизне сушеных грибов в магазине: в моем голосе ей послышалось беспокойство, а городских, вроде меня, легче всего убедить ссылкой на магазин. Для друзей мой визит двадцатилетней давности к их бывшей соседке был так же неудивителен, как то, что я ем курицу с грибами раз в десятилетие.

Это действительно обычное дело — взрослые люди время от времени встречают общих знакомых; к нашему возрасту жизненные нити тянутся уже достаточно долго, чтобы кое-где пересечься. Меня поразило другое — оказывается, друзья знали человека, который принадлежал, казалось бы, к совершенно иному миру. Как будто я только что узнала о своей прошлой жизни до реинкарнации, со всей ее труппой: роли перетасовали, и актеры играют совершенно новых персонажей, живущих в разных домах.

— Что она теперь делает? Эта Лючия? — спросила я.

— Вернулась в Италию. Вроде как.

— А вы знакомы с ее дочкой?

— С дочкой? — Подруга задумалась. — А, да, у нее же была дочка, чокнутая. Лючия всегда за нее волновалась… Дочка эта вечно моталась по каким-то странным местам — Мачу-Пикчу, Катманду.

— Она красивая, эта дочка? — не отставала я.

— Красивая? — переспросила подруга. — Ну так, симпатичная на свой лад. Очень нервная, породы в ней слишком много… как у здоровенной афганской борзой, знаешь, которые дрожат все время.

Тут моя подруга что-то сказала о другом нашем друге, общем и таком близком, что мы часто ездили с ним в отпуск вместе с семьями. Оказывается, этот друг тоже был соседом Лючии. Он тогда жил на ферме, только с другой стороны, и как раз в то лето… может, и в те выходные был там.

— Вы не знали? — спросила хозяйка.