Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад

Кошка разговорчивостью не отличалась и, если не считать ночного времени, держалась от меня на расстоянии. Временами я чувствовала, что она «окидывает меня взглядом», но в присутствии кошек это чувствуют многие — а все по причине формы их глаз и потому, что моргают они редко. Не исключено, конечно, что они обладают способностью заглядывать нам в душу, хотя, если бы эта обладала способностью заглядывать в мою, навряд ли она пожелала бы спать со мной рядом. Она обнаружила бы там комковатую гущу противоречивых желаний и антипатий, которую я прячу под обычной своей невозмутимостью.

И с Хансом мы разговаривали редко, а разговоры наши, если они все же происходили, быстро увязали в брюзжании и взаимном непонимании. Он был, как я уже говорила, слеп на один глаз и, послушать Ханса, так это стало коренным фактом его жизни. Я как-то попыталась втолковать ему, что слепота на один глаз — не такое уж и увечье, и что же? — он мне чуть голову не оторвал. А ты много в этом понимаешь, да? — неверяще произнес он, и мы сразу же начали перебрасываться словами, как мячиком на соревнованиях по настольному теннису, в которых я участвовала (и которые проиграла) десятилеткой. Это же никаких нервов не хватит смотреть, как маленький белый шарик, сколь бы безобидным он ни был, пулей летит в тебя, словно желая покалечить на всю жизнь, — вот так переругивались и мы с Хансом. Такого самопотворства, как твое, я отроду не видел! — орал он, а я орала: По крайней мере, я сама себя не обманываю! — а он орал: Ты бы хоть раз прибралась здесь немного! — Да я здесь и собственных мыслей не слышу! — орала я.

Последнее было мелочным выпадом, подразумевавшим манеру Ханса с утра до вечера играть на терменвоксе, извлекая из него жутковатые звуки, напоминавшие дурной научно-фантастический фильм или вой совокупляющихся кошек, или, намного реже, воркование стайки голубей. Инструмент Ханс еще не освоил, это был трудный для освоения инструмент, хотя, если хотите знать мое мнение, любая обладательница приличного сопрано способна довольно точно воспроизвести его звучание, растягивая оооооо и ииииии какого-нибудь простенького напева.

Впрочем, когда Ганс играл «О mio babbino caro»,[13] я невольно умилялась. Он стоял, правя своим странным инструментом, — плебейского обличия мужчина с крупной квадратной головой и сжатым в беспощадную линию ртом, — его похожие на большие ростбифы ладони разгребали воздух, и от нежного зрелища, которое являл собой этот грустный, одноглазый человек, — еще более трогательного от того, что Пуччини его фальшивил, — глаза мои неизменно наполнялись слезами.

Я приживалась в квартире, как приживается кошка: сдаваясь на милость непривычного окружения, помечая, так сказать, мою крошечную территорию, состоявшую из софы и пластмассового кресла, которое я придвинула к окну, чтобы смотреть наружу. Все время шел или собирался пойти снег, и я, как зачарованная, наблюдала за снежинками, походившими на рои больших белых пчел.

Впрочем, я уже начинала страшиться визитов ворона, от известий о моем сыне у меня всякий раз опускались руки: его поймали на покупке героина, и полицейский сломал ему нос; он так отчаялся, что подумывал, не вколоть ли себе в вену отбеливатель; он ложился в клиники для наркоманов, в психиатрические отделения больниц, участвовал в программах реабилитации; он сожительствовал с мормонским епископом, подсевшим на метедрин блондином, обладателем черной кошки, которая впоследствии издохла на улице. Мне приходилось затыкать уши.

V

Пришел день, и я знала, что он придет, когда я, встав под душ, забыла заправить его занавеску в ванну. Ханс после полудня исчез куда-то — бог его знает, где он пропадал часами кряду (я часто предавалась мыслям о том, что он прячет где-то женщину, которая обслуживает его телесные нужды, расхваливает литературный вкус, устрашающий интеллект и чувство юмора), — и я, покончив с омовениями, услышала, как кто-то гневно колотит в дверь квартиры. Завернувшись в полотенце, я посмотрела в глазок и увидела глядевшую прямо на меня маленькую кривобокую женщину с большим носом.

А вам нахальства не занимать, сказала она, когда я открыла дверь. Всю мою квартиру затопили, большое спасибо. Не такая уж она была и маленькая, как мне показалась, и не такая кривобокая. И даже хорошенькая, на манер танцовщицы из команды поддержки — есть такой тип больших крепкозубых девушек, славящихся неспособностью воспринимать иронию. Позвольте я у вас там все приберу, сказала я. Вот так я и познакомилась с Ритой и ее разнообразными поклонниками, один из коих сидел при моем первом визите к ней, читая книгу на верху стремянки, там мы его до конца этой повести и оставим.