Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество

В"Равнине русской", написанной в эмиграции, Е. Скобцова связывает революцию в первую очередь с"волей к земле"(415). Воля к земле, желание ее, сравнивается, в свою очередь, с мессианским, поистине религиозным чаянием – пришествия Спасителя:"Как в дни светлой заутрени стоит народ, ожидая чуда (sic! – Г. Б.), так в те незабвенные дни весь народ замер перед воочию совершаемым чудом и верил, что все сроки исполнились, что чаяния долгих столетий (о земле, воле, счастье – Г. Б.) воплотятся сегодня. Так было"(415).

Мы вновь встречаем здесь слово"чудо". Ясно, что параллелизм между мечтой о земле, о том, чтобы земля принадлежала народу, и чаянием грядущего Судии–Мессии, может привести к подмене одного другим. Как показывает, анализируя причины гибели крестьянской общины, социолог С. Лурье, многие крестьяне, получив от большевиков, осуществивших аграрную программу эсеров, землю, прониклись доверием к государственной власти, несмотря на атеизм последней, – главное было получить землю. Когда же власть (еще до коллективизации) стала насаждать свою идеологию на селе, эта идеология прививалась вместо былой веры. Так была подорвана крестьянская община как община верующих, после чего можно было проводить коллективизацию – снова отнимать землю[55].

Желание получить землю (воля к земле) было в народе поистине неодолимым и в определенной момент перекрыло христианскую веру. Этот вывод ученого подтверждается свидетельством Е. Скобцовой. Чаяния самой Кузьминой–Караваевой были, конечно, далеки от чисто материальных, она грезила о новом состоянии народа и всего человечества, чаяла"нового неба"и"новой земли". Нет сомнений, однако, что ее вступление в партию эсеров предполагало, что в ее чаяние составной частью входила"социализация"(передача земли в общинное землевладение)[56]. Народ должен был получить землю и строить на ней новую жизнь, пронизанную истинно христианскими началами. Участие в революции на стороне эсеров не шло вразрез с предыдущими христианскими взглядами Кузьминой–Караваевой, оно было для нее насквозь религиозным. Следует, однако, признать, наличие в этих воззрениях одновременно двух порядков –духовного ("преображенье темной плоти") и материального("социализация"земли). Двусмысленность желания осуществить сразу и духовные, и земные цели выявилась, когда аграрной политикой эсеров воспользовались для своих целей – захвата власти – большевики. Они тоже предложили"землю – народу", но без всякой религии, точнее в рамках той"религии", где материальное объявляется"первичным". Как более последовательная и бескомпромиссная, эта идеология победила.

Участие Кузьминой–Караваевой в революции и Гражданской войне было вполне логичным и религиозно мотивированным, несмотря на кажущуюся непоследовательность человека, совершавшего до этого аскетические подвиги, а теперь перешедшего к политической и (потенциально) террористической деятельности. Даже последняя – террор против большевиков – понималась Кузьминой–Караваевой религиозно. Свидетельством тому – описание мотивов покушения на Троцкого (в"Равнине русской" – Гродского), которое готовила Катя Темносердова, чья фамилия говорит, видимо, о тьме, лежавшей на ее сердце. (Катя – героиня автобиографическая – как многие лирики, Е. Скобцова и в прозе писала, в первую очередь, о себе, а тот факт, что в эмиграции Е. Скобцова признала, что в годы революции тьма лежала на ее сердце, говорит о многом). Вместе со своим братом – активистом партии правых эсеров – Катя решает совершить покушение на Гродского. Ей кажется, что"сейчас нельзя думать о том, чтобы сохранить свои белые одежды… надо взять на свои плечи грехи и тяжести многих… ответственность за темную волю народную"(467).

Е. Скобцова очень точно показывает, чем религиозное понимание терроризма (характерное для Кати) отличается от обычного героического (которое выказывает ее брат Александр). Катя"чувствовала убийство не только как подвиг, но и как грех. И это нужно было, потому что подвигом одним нельзя было насытить душу. Нужно почувствовать себя на дне пропасти, нужно было дойти до того, чтобы потерять себя в страхе и отчаянии, – и только тогда поступок мог получить полную силу, мог оправдать себя и стать толчком для многих других людей"(477). В отличие от такого"религиозного"понимания терроризма, для Александра террор – только подвиг, а террорист не убийца, а"герой и жертва"(478).