Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество

Как велено, как надо, бережет

Наследственную колыбель–могилу,

В полях по каплям источает силу,

Трудами приближая Твой приход. (102)

Именно это – сосредоточение на тяжелом труде, терпении и молитве – уберегло, в конечном счете, Кузьмину–Караваеву от того, чтобы отождествиться с силами разрушения на основе лже–мессианства, как это произошло с А. Блоком, который, войдя в литературную группу"Скифы", примкнувшую к левым эсерам, воспевал большевистскую революцию как космическое мессианское явление. От всего этого Кузьмину–Караваеву спасла ее установка на христианский подвиг, аскетизм.

Следует отметить то важное место, которое в"Руфи"занимают стихи посвященные"трудничеству". Основанием благодатности труда является освящение его Христом:

Я верю, – в дни, когда Ты Сам

Трудился здесь, как скромный плотник,

Тобой приближен к небесам

Был каждый брат, – земной работник. (106)

Эта тема впоследствии будет развита в поэме"Похвала труду"(см. Главу III. 2). Труд земледельческий, труд по возделыванию своей души, труд поэта, воспевающий и то, и другое, но в первую очередь Бога, – все соединилось вместе – так воспринимается единство слова и дела в этот период:

Испытал огнем; испытывай любовью

И земным трудом.

Все мои дела стремятся к славословью,

Песни, – об одном. (111)

Но этот"синтез"был не свободен от определенного рода"смешения". Говоря о"Скифских черепках", мы заметили, что там между"лирическим героем"и Богом вставал мужчина. Теперь таким"третьим"выступает Народ. Желание"вестничества"в отношении народа никогда не оставляет поэта один на один со Христом (он как бы"нагружен"еще присутствием"народа", которому собирается благовествовать); поскольку же встреча со Христом это встреча личная, молитвы к Нему остаются без ответа:"Придет Искупитель? Иль будет все то же? / Я вижу, Ты смотришь спокойней и строже; / Так; знаю: надежды нам нет"(94). Требуется, видимо еще большая степень"обнищания"(кеносиса), чем отказ от декадентской культуры, даже уйдя от нее, поэтесса не перестала воображать себя исполняющей некую миссию в отношении народа (которая, как‑никак, возвышала ее в собственных глазах). Последней"нищеты духа"в"Руфи"нет. Напротив, в сборнике встречаются кощунственные для христианина строчки, в которых автор сравнивает себя со Христом:"И жребий кинули, и ризы разделили; / И в час последний дали желчи мне испить…. / Внизу глумится над моим мученьем воин; / Собрались люди у подножия креста"(93). Кажется, здесь духовное чутье изменяет поэтессе – отсутствует"пафос дистанции"между человеком и Богочеловеком, без которого не может быть подлинной религиозности.

Как один из первых опытов христианской поэзии в русской поэтической традиции, сборник"Руфь", несомненно, представляет собой выдающееся явление. Даже его неудачи знаменательны. Что же касается его достоинств, то, как заметил Д. Е. Максимов:"Руфь" – книга аскетическая, однотонная, но в своей… самоограниченности не лишенная своеобразной выразительности и душевной энергии"[34]. Первый раз в русской светской поэзии творческая энергия добывается из аскетизма, который, впрочем, пока не всегда распространяется на умственную сферу (трезвение ума), но там, где поэзия не омрачается лже–мессианством, она становится христианской:

Покорно Божий путь приму,

Забыв о том, что завтра будет;

И по неспетому псалму

Господь нас милует и судит.

Пусть накануне мы конца,

И путь мой, – будний путь всегдашний,

И к небу мне поднять лица

Нельзя от этой черной пашни.

Не все ль равно, коль Божий зов

Меня застанет на работе?

И в будних днях мой дух готов

К преображенью темной плоти. (72)

Скажем теперь коротко о"блоковской"теме в"Руфи". На наш взгляд, с А. Блоком в сборнике связано намного больше, чем это принято считать (Д. Е. Максимов, например, узнал лишь одно стихотворение, посвященное ему – "Смотрю на высокие стекла"[35]). В действительности таких стихов множество. Не случайно, наряду с эпиграфами из книг пророков, мы находим в"Руфи"эпиграф из"Нечаянной радости"Блока. Судя по письмам, любовь к А. Блоку была одним из сильнейших чувств, охвативших Кузьмину–Караваеву в этот период, из тех же писем видно, что ее отношение к А. Блоку в это время нельзя исчерпать"материнским"чувством, о котором она говорит в воспоминаниях 1936 г., написанных монахиней, по понятным причинам умалчивающей об этой любви.