Мать Печора

— Здравствуй, матушка путина, святой бережок! — кричит Матвей с карбаса.

На зеленый лужок первым выскочил Юра, разыгрался будто ретивый, необъезженный жеребенок.

— У мальчика отец на войне голову сложил, — говорит мне Анна Егоровна. — А мать у него еще раньше померла. Матвей его к себе за сына взял. Шустрый мальчишка, нос не весит, а отцовская ласка нужна. И у нас, женок, он как под материнским крылом живет.

Разбежалась с карбасов молодежь. Смеются, песни заводят.

Оленька запела частушки:

Как на матушке путине
Кверху рыба мечется.
Пятилетним новым планом
Раны все залечатся.

Если надо мне поставить

Золотой мой неводок
Не удержит быстра реченька,
Ни буйный ветерок.

К синю морюшку по камушкам

Печорушка течет.
Рыбакам — большая славушка,
Стахановский почет.

— Эй, вы, игруны! — кричит Матвей. — На путине песни голову не кормят! Можно песни петь да и дело делать.

На Матвеев оклик бросили рыбаки всю беготню, и игры, и песни, посыпались все к карбасам.

— Разгружать да по своим местам расставлять! — командует Матвей.

А сам у склада лодки оглядывает: как они зиму перезимовали?

Выкладываем мы из карбасов на берег сетки и харчи, веревки и постели, тащим — что в склады, что к дому. Сетки да веревки развесили по жердям, чтобы их ветром продувало. Той порой отодрали от окон доски, затопили печь. Женки взялись стены да полы мыть. Через час навели такую чистоту смотри да глаза прищуривай!

А еще через час удивили всех Матвей с Василием Сергеевичем да Мишей: забросили они в какой-то заливчик шутейную сетку и принесли около трех пудов рыбы.

— Теперь можно и рыбу варить да жарить, — говорит Матвей. И тут же заботится. — Рыба-то, ребята, носом в берег толкается, сама на гору идет. Нужно сразу пользоваться. Пока к большому лову готовимся, надо рыбу не упускать.

И людей на невод выделил: Мишу — звеньевым, а с ним Феклу Поздееву, двух парней, Васю да Ваню, и пожилого колхозника Степана Петровича Дуркина.

Все мы, рыбаки, видывали рыбу: белую — нельму, сигов, чиров, пелядь, омулей; серую — щук, налимов, окуней. Знаем мы рыбу осеннюю и летнюю, ходовую — когда она вверх идет, и окатистую — когда она в ямы скатится и стоит там. Понимаем мы вкус и толк во всякой рыбе. А спросите любого печорского рыбака, какая рыба лучше, жирней, вкусней да слаще, — всяк ответит: заледная — та, что вслед за льдом поднимается.

Вот и сейчас: нажарены у нас обыкновенные сиги да чиры печорские, наварена уха из простых щук, а мы сидим и не нахвалимся:

— Хороша рыба ва́рена, а того лучше жарена!

— Вот так сиговинка!

— Вот так щучка, Матвеева внучка, — стучит Матвей по широкому лбу огромной щуки.

Нет поры в году краше вешней, а за долгие сутки весенние нет часа краше утреннего!

Солнце только что прокатится над самым берегом, чуть заденет край моря и пойдет в подъем. Запоют птички побережнички, загогочут гуси по вешним заводям, запосвистывают утки-перелетки. Заговорят и люди.

— Э-ей, ребятки, вставать пора: птицы поют, солнце греет, вода плещет, рыба кличет!

Добрые рыбаки второго зова не ждут: вскочат, выбегут на Печору, глаза прополощут, руки намоют, шеи натрут — как из бани выйдут. Не успеют рыбаки койки заправить, а на столе, как на скатерти-самобранке, первое блюдо красуется: сырая рыба — весной нельма, летом семга, кубиками вырезана. Для нас, печорян, это самое милое угощение — только вилки сверкают. А там, глядишь, у поварихи Марьи вареная с вечера осталась, жареная запасена.

— Нажимай покрепче: скорее новая подойдет!.. — покрикивает старший.

А рыбаки и сами не плошают, у них тоже одна рука вилку держит, другая — к веслу тянется, один глаз в блюде, второй — в лодке. Запьют они завтрак недолгим утренним чаем, — и за работу…

Однако после завтрака на работу не сразу пошли. Матвей, не выходя из-за стола, объявил:

— Товарищи! Надо нам поговорить. За дело браться — так надо знать, кому за какой конец. План у нас не мал, а рыбаков колхоз, сами знаете, в обжим выделял: нас ведь не одна путина кормит. Перед выездом посулили мы колхозу выполнить свой план не на сто, а вдвое. А слово держать — не поветерью бежать. Языки-то прокричали, а руки промолчат — весь план и рушится.

— Ну, Матвей Лукьянович, так-то у нас не бывало еще, — задористо сказал молодой парень бравой выправки. — Не о том речь, выполним ли план, а о том, насколько перевыполним…

— Замах у тебя, Миша, правильный, недаром тебя звеньевым колхоз назначил, — похвалил Матвей. — К этому замаху да верный удар — будет рука не короче языка.

Похвалил бригадир Мишу — парню будто премию вручили.

— Ты сам, Матвей Лукьянович, говаривал: хочешь стахановцем быть, — и в малом деле всемирный замах имей. А мне бы хоть не всемирный, печорский…

— Один у нас, Миша, замах: советский, — поправил Матвей, — а такой замах всему миру видно…

Помолчал — и снова за свое: