Мать-Россия! Прости меня, грешного!

Тут действует один непреложный закон: добрые дела не старят человека, а молодят. Да, представьте: если говорить о психическом строе, о душе — молодят. В таких делах есть напряжение,— иногда немалое, но такое напряжение не ведёт к угнетению организма, не действует пагубно на сосуды. Наверное, из этого ряда явлений исходит и тот факт, что мы редко болели на войне, что ленинградцы во время блокады, перенося неимоверные трудности, почти не знали инфарктов, а во время войны во Вьетнаме редко встречалась гипертония.

Мальцев, кроме всего прочего, идеально и, можно даже сказать, красиво живёт в коллективе односельчан — близких ему людей. Нет, я не хочу сказать, что у него на работе и дома не случается конфликтов,— бывают они, конечно, но, видимо, каждый раз при этом Терентий Семёнович занимает высоко моральную, общественную позицию, а потому каждый конфликт оборачивается для него торжеством его правоты.

Сам Мальцев о конфликтах своих с местными властями скажет:

— Каждую весну, двадцать лет кряду, позорили меня за поздний сев. И каждую осень, тоже все двадцать лет подряд, хвалили за хороший урожай.

Должность у него невеликая, а начальства много — иные с норовом. Был такой случай. Приехал к ним в колхоз секретарь обкома, по-нынешнему губернатор,— человек на Курганщине новый, характером, видно, крут был. Идёт это он возле поля, спрашивает Мальцева:

— А этот клин почему не засеян?

— Рано тут сеять. Обождём два-три денька.

— Как обождём?.. Конец мая, а он — обождём. Ты что же — в июне сеять будешь? Да нас куры на смех поднимут! А к тому же, докладывать нужно — отсеялась, мол, область. Ты что нам палки в колёса ставишь! Сеять!..

Деликатный человек, Терентий Семёнович, засеял не согревшийся клинышек земли. А летом, незадолго перед жатвой, Хрущев к нему в колхоз пожаловал. И академиков человек двадцать с собой привёз. Идёт это он с Мальцевым по полям, да на густые хлеба с гордостью учёным показывает: «Смотрите, мол, какую пшеничку человек в Зауралье выращивает!» И вдруг — небольшой клинышек перед ним, пшеничка стоит тощая, еле «на ногах держится».

— А это что? — спрашивает Хрущев.— Вроде бы и поле-то не твоё, Терентий.

И здесь проявилась деликатность Мальцева: ничего он не ответил владыке — на себя хотел принять вину, но начальник из области — он тут же шёл — выступил вперёд, сказал:

— Я виноват. Приказал Терентию Семёновичу...

Качали головами учёные: «Нет, не терпит земля насилия и людей невежественных, недобрых и нечутких не принимает».

Случались и в семье конфликты. Родные за многое в обиде на него. Перед войной на какой-то выставке премировали отца сепаратором. Привез его, порадовал домочадцев — в те годы о сепараторе мечтали в каждом крестьянском доме. Жена тут же хотела и опробовать... Однако Терентий Семёнович не разрешил — в колхоз его снёс.

В послевоенные годы, когда Мальцевы, как и все другие колхозники, мало что получали на трудодень, когда кормилась семья с огорода, который был на жене и на детях,— пятеро их было вместе с Саввой, вернувшимся с войны инвалидом,— в эти трудные годы Терентия Семёновича, как депутата Верховного Совета страны, освобождали от некоторых налоговых обложений, в том числе и от обязательных поставок яиц, молока, мяса и шерсти. Однако он сказал жене сурово: «Как носила, так и носи». И она, подоив корову, несла молоко не к столу, у которого терлась малая ребятня, не евшая досыта, а на приёмный пункт, потому что хозяин сказал: «Как все, так и мы». А причиталось с каждого двора немало: 380 литров молока и 561 яйцо.

Люди чтили его уже за одно это. В семье за это же обижались...

Не знаю, как шёл Терентий Семёнович к такому своему нравственному совершенству — трудился ли он, как великий Толстой, каждодневно над возвышением своих моральных свойств, или высота его побуждений как-то сформировалась сама собой,— одно ясно и несомненно: человек этот всегда жил и живёт в согласии со своей совестью, он оттого и спит спокойно, и бодр до глубокой старости, и ум, и сердце его всегда устремлены к высокому.

Но вернусь к нашей первой встрече. В семь часов вечера в клубе собирались колхозники — мы с Терентием Семёновичем пошли на собрание.

Шли по улице, не торопясь, о чём-то беседуя. Навстречу попадались люди; пройдёт женщина — склонит почтительно голову, скажет: «Здравствуйте». Мальцев кивнёт, ответит: «Здравствуй, Настя». Или: «Добрый вечер, Пелагея». Иных назовет по отчеству, иного — если человек в годах — по имени-отчеству. И никому нет отличия, со всеми ровен, приветлив без заискивания, без лести; и с ним люди ровны,— будто и нет у него самых высоких отличий: Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета, член Центрального комитета КПСС, Почётный академик...