Мать Россия! прости меня, грешного!

Никогда и нигде я не писал об этом, деликатно полагая, что правдой суровой наброшу тень на память своих товарищей. Но поэт или писатель принадлежит народу, а их пристрастие к спиртному нельзя назвать одним только их пороком, а скорее это порок, поразивший общество, следовательно, и факт их пьянства, причина гибели — явление социальное и больше лежит на совести общества, чем на их собственной. Американцы говорят вслух о проблеме «писательский труд и алкоголь», и от этого авторитет их писателей не страдает, а миф о связи творчества с выпивкой рассеивается. Кроме того, и в среде писателей появляются убеждённые трезвенники, яростные враги алкоголя. Рита Браун, известная романистка, написала пособие для начинающих писателей: «Начните с закорючки». Там она пишет: «Если вы ищете утешения или вдохновения в бутылке, то вы круглый дурак. Ведь это всё равно, что пить напалм. Рано или поздно вы сожжете свои творческие силы».

Жаль, что подобной книги до сих пор не появилось у нас.

В самом деле, почему у нас не появилось книги об образе жизни наших писателей, — правдивой книги, той, в которой бы с беспощадной суровостью вскрылась роковая связь алкоголя и писательского труда, та поистине сатанинская роль, которую играло и продолжает играть спиртное в жизни русских писателей.

Осмелюсь утверждать: мешала деликатность, боязнь нечаянно замарать товарищей по труду. А вот американцы такие книги выпускают. И раньше других об этом во весь голос заговорил Джек Лондон, сам жестоко пострадавший от алкоголя, сошедший из-за него в могилу в цветущем возрасте. Его книга «Джон Ячменное зерно» — горькая исповедь алкоголика, плач о загубленных силах и самой жизни, страстный призыв к людям установить в обществе сухой закон».

В полночь закончил чтение всех материалов, присланных ему Г. А. Шичко. Решительно подошёл к письменному столу и написал короткое письмо в Ленинград:

Дорогой Геннадий Андреевич! Спасибо за присланную литературу. Пить больше не стану. Ни капли! Потребность в занятиях отпала. Если буду в Питере — явлюсь к Вам, как гость, и буду сердечно благодарить Вас. Всегда буду рад видеть Вас у себя в Москве. Борис Качан.

В солнечный, тихий, по-летнему тёплый октябрьский день Наташа вывернулась на своем мотоцикле из-за крайнего дома, летела ему навстречу. Не слезая с мотоцикла, развела руками:

Я вас не узнала. Меняетесь на глазах!

— Правда?

— Стройный, как Аполлон!

Борис смутился, Наташа продолжала:

— А как сердце? Не болит?

— Нет, не болит.

— Хорошо-то как! Я вас поздравляю. Пойдемте со мной обедать.

Они вошли в дом. И уже в доме, разрезая огромный, красный арбуз и подвигая к Борису чашку мёда, Наташа сказала:

— Иван Иванович спрашивал о вас. Хотел бы вас видеть.

И, оживляясь, широко раскрыв счастливые глаза:

— Вы живите у Ивана Ивановича, занимайте мою комнату — там хорошо и удобно.

Борис пожал плечами.

— Иван Иванович рад будет. Он вас полюбил. Сынком называет. А ещё у нас приятная новость: я заезжала в поселковый совет и там мне сказали: из Москвы пришла бумага об установлении нового памятника. Спасибо вам, это вы добились такого решения.

Качан ничего не говорил, но про себя подумал: у старого пчеловода он поселится и постарается заменить ему одного из погибших сыновей. А с работой на пасеке ему поможет Наташа. И он хотел бы сейчас же с ней заговорить об этом, но сказал другое:

— Очень вкусный арбуз. И мёд у вас душистый. Нигде такого не пробовал.

И, минуту спустя:

— Где вы взяли такой большой арбуз? Уж не на вашем ли огороде вырос?

— Нет, под Москвой они не вызревают. Ребята привезли.

При слове «ребята» сердце Бориса дрогнуло, лёгкой волной накатила грусть, но грусть эта была мимолётной, впереди светила надежда, и это-то чувство становилось теперь смыслом открывающейся перед ним новой жизни.

1985–2002