Мать Сумерек

— Так отчего остановились? — дрожащим голосом спросил тан, с напряжением вглядываясь в белокожее лицо.

Бансабира смотрела прямо и гордо, как не смотрят люди, которым есть, в чем повиниться.

— Из-за вас, — теперь сама Бану шагнула навстречу, и тан понял, что перешел в обвинениях грань дозволенного. — Из-за вас, — она сделала еще шаг и замерла в паре метров от мужчины.

— Единственную женщину, которая была мне ближе сестры и дороже матери с тех пор, как я утратила кровную, привезли мертвой в день моего триумфа. Близкий друг отказался возглавить разведку, с чем в годы Бойни справлялся великолепно. Видя его горе, я не могла его заставлять — и осталась со связанными руками. Моя первая в жизни привязанность оказалась мороком, и, честно, я теперь не совсем представляю, что такое любовь.

Так ведь я расскажу тебе, покажу тебе! — пронеслось в голове тана. Сердце забилось бешено и гулко. Сагромах потянулся вперед.

— А наставник, — продолжала Бану, — с которым я, наконец, могла бы подружиться, ясно дал понять, что в следующий раз встретит меня с мечом наголо и во главе орды! Дайхатт был рядом все это время. И ему действительно плевать, что было в моем прошлом. В отличие от вас, тан, он не дорожит мной, как женщиной, но ценит как союзника. И если на то пошло, должен мне собственную жизнь.

Сагромах, наблюдая за яростью женщины, затревожился: не этого добивался.

— Бансабира, — мягко позвал тан, сокращая расстояние. Но Бану отскочила назад, как если бы за мгновение до того ей в ноги плеснули кислотой.

— Как до вас не дойдет, законченный вы идиот!

Маатхас замер, а потом, не удержавшись, хохотнул: в бессилии человек всегда переходит на личности. Было немыслимо поверить, что подобное случится и с грозной Матерью лагерей. Благо, танша была в том состоянии, когда попросту не замечала половины происходящего, и его смешок остался без внимания.

— Вы не оставили мне никакой гарантии, что я буду нужна вам и сейчас, спустя столько време…

— Тану, — выдохнул мужчина, снова пытаясь приблизиться, и снова Бану отступила назад, — я же дал вам сло…

— Да я бы не дожила и до десяти лет, если бы верила каждому слову, что мне говорили! Отец моего ребенка едва не сгноил меня во вражеской осаде!

— А я сказал вам уже тогда, — настойчиво заговорил Маатхас, неуклонно приближаясь, — что, будь вы моей, я бы никогда не посмотрел на другую женщину.

Праматерь, что происходит? — со скрежетом в груди подумал Сагромах. Они столько этого ждали и сейчас заняты тем, что бросают друг в друга обвинения в придуманных грехах?!

— Вот и я вспомнила те ваши слова, и отвергла Аймара. Я столько раз была на дне и без сил, и всегда поднималась, так что и теперь справлюсь, сказала я себе. Я — Мать лагерей, я не могу позволить себе большего, чем минутная слабость, но стоит ли падать так низко из-за одной минуты?

Маатхас восхитился подобной позицией.

— У меня много недостатков, но я никогда не была предателем, — с достоинством объявила женщина.

Маатхас побледнел, уловив странную интонацию в голосе танши и перестав вообще что-либо понимать.

— Тогда зачем вы вообще заговорили про Дайхатта?

— Затем, — отступила Бану снова, и Маатхас больше не стал преследовать, — что мне непременно нужна его армия. Я решила выдать за него Иввани, но он пока не знает. Согласитесь, предложи я Иввани вам, вся ваша родня поддержала бы затею так рьяно, что вас бы и не спросили! Я бы вышла за Дайхатта, и при малейшем шорохе из столицы, все другие таны вжимали бы головы в плечи, стоило бы нам оголить мечи на пол-ладони! Но именно потому, что я важна Дайхатту, как командир армии, я могу заменить себя кем-то еще. Сагромах, — позвала Бану, невыразимо устав от собственных чувств, — я просто стараюсь быть с вами честной, чтобы никто не смог воспользоваться нашими разногласиями и тайнами, а вы бросаетесь обвинениями, которые… которые…

Говорят, сильные люди ломаются от сущего пустяка. Сейчас Маатхас понял, что это так: Бану сорвалась и, пытаясь хоть как-то справится с собой, замолчала, закрыла лицо руками.

Все в нем сжалось, перевернулось, дрогнуло. Разве не клялся он сам себе после той роковой осады тысячи раз, что больше никогда — ни-ког-да! — не допустит, чтобы Бану отчаялась?

— Бансабира… — ступил он вперед, потянув руки к женщине.

— Не трогайте меня! — зло выплюнула женщина. — Я надеялась, вы поймете или, на крайний случай, оставите следить за мной Хабура, чтобы у вас не было сомнений насчет моих переговоров с Дайхаттом. Но правда такова: вы не верите мне. Вы никогда не верили.

Маатхас откровенно вытаращился на Бану: как ей только в голову такое пришло?!

— Добивались моего доверия, не допуская и мысли поверить мне и в меня! — срывающимся голосом обвиняла Бану. — Мой дед, знаете, дал мне отличный совет насчет дове…

Она вдруг замолчала: а зачем еще что-то говорить? Иден был во всем прав: нет добродетели большей, чем преданность. Если Сагромах не готов довериться и положиться на неё, значит, любые разговоры бесполезны.