Мать Сумерек

Генерал переговорил с Лигдамом, заявив, что к ужину таншу нужно непременно заново отмыть и убрать со всем рдением: попросить помощи у женщин, если понадобиться, но сделать из танши удивительную красотку, чтобы «даже у тебя самого, Лигдам, глядя на неё, стоял, как железный!». Тот сконфуженно потирал подбородок и обещал управиться. И когда за ужином собрались Яввузы, Маатхас и их окружение, роскошество Бансабиры ни от кого не укрылось. Настолько хороша она не была никогда прежде на памяти Маатхаса: ни когда он увидел её впервые, ни в военной амуниции, ни в разнузданном наряде в Гавани Теней, ни в черном облачении траура, ни в зеленом платье на пикнике больше года назад. Разве что в день окончания сорокоднева по отцу она выглядела с таким же величавым и неотразимым достоинством, какое и полагалось дочери великих волков и хозяйке громадного надела.

Весь ужин Бану остерегалась смотреть на Лазурного тана и была непривычно молчалива, что подчеркивало степенность — и выгодно скрывало накрывавшую с головой панику.

Когда трапеза завершилась, Гистасп испросил разрешения поговорить с таншей наедине. Бану кивнула и, вопреки всем ожиданиям, Гистасп повел её на тот же парапет, где они говорили днем. Сначала альбинос бубнил что-то про оказанную честь, потом про все возможные добродетели Иттаи, потом нес чушь, что когда он начинал тренировать Руссу и был еще никому неизвестным «меднотелым» без рода и племени, он и помыслить не мог, что однажды…

— Гистасп, — одернула Бану, в сердцах разозленная внезапной словоохотливостью генерала. Паникует, опытным глазом оценил Гистасп и не стал уточнять или настаивать.

— Я с радостью женюсь на Иттае, когда вы сочтете уместным, — учтиво поклонился альбинос без тени радости в голосе.

Бансабира вздохнула. Что ж, его выбор. Пусть потом не жалуется.

Заторопилась к себе. Нужно успеть подготовиться к приходу Маатхаса. Впрочем, Лигдам хорошо убрал её сегодня — как знал — но нервы шалили, и Бану всерьез опасалась, что в присутствии Маатхаса попросту начнет заикаться от ужаса. Ей-богу, как малолетняя девственница! Прокляв себя за малодушие пару раз, и еще Гистаспа, за то, что таскал её за собой добрые три четверти часа, Бану тряхнула головой, стараясь скинуть страх, как незримые чары жрецов. Гистасп, глядя ей вслед, только надеялся, что его ребята выгнали из покоев танши Лигадама и подготовили все, как он задумал.

* * *

Едва Бансабира вывернула в коридор, поняла, что Гистасп и впрямь все предусмотрел. Стражи не попадалось нигде уже несколько минут. Она открыла дверь комнаты в надежде, что родные стены взбодрят и вернут уверенности. Но вышло хуже: рабочий стол был заставлен едой, фруктами и привозными от Ниитасов ягодами, местным медом из ириса и акаций и холодным вином из южных дынь.

В камине полыхал огонь — и в полсилы не согревавший так, как горячее сердце. Дровница рядом — полна поленьев. Повсюду горели свечи, и пахло цветами лаванды.

Но больше всего сердце Маленькой танши замирало от того, что у окна, сведенной судорогой напряженного ожидания спиной к ней стоял Сагромах Маатхас.

За ужином он был одет строго, а сейчас помимо домашних штанов на нем была только синяя шелковая безрукавка, которую Бану хорошо запомнила в Гавани Теней. Ему настолько жарко?

Дверь за Бану давно захлопнулась, а она стояла на пороге собственной спальни, не решаясь ступить дальше. Маатхас знал, что должен обернуться первым. Проявить инициативу. Иначе теперь не получится. Иначе никогда не получалось. Бесстрашная на поле брани, в отношениях Бансабира Яввуз оказывалась заядлой трусихой, и дрожала от малейшего дуновения ветра. Любовь представлялась ей хаотичным, неуправляемым демоном, вспыхивающим то тут, то там, упреждающим все планы и хорошие затеи и непременно «превращающим человека в размазню». А то, что Бану не могла контролировать или объяснить искренне выглядело в её непередаваемых глазах сущим злом.

Его славная дурочка, улыбнулся Маатхас и шагнул женщине навстречу.

— Гистап, хитрюга… — выдохнула Бану, обводя глазами комнату.

— Похоже, ты не зря ему веришь.

* * *

Когда Красная Башня большей частью опустела в солдатах, а сестра чуть набралась сил, Таммуз смог вздохнуть спокойнее и встретиться с одним из «разведчиков», посланных в погоню за вторженцами.

Змей, он же Хртах, Гор и Тиглат Тяжелый Меч, все это время изображал из себя командира развед-отряда, злого и уставшего, так что к нему особенно и не совались. К тому же, после осады хлопот было — не оглядеться. В крепости было суетливо, особенно среди лекарей, и постыло — среди тех, кто теперь приходил в чувство, включая Салмана с Танирой. Поэтому однажды, улучив сносный момент, Гор дождался Таммуза ночью в его спальне. Самое время поговорить.

Таммуз был согласен, и едва мужчины — зрелый и совсем юнец — расположились, царевич спросил, все ли удалось сделать, как задумывали.

— Абсолютно, — Гор блеснул потрясающе пронзительными серо-голубыми глазами, которые с годами ни на каплю ни утрачивали остроты — во всех смыслах.