Мать Тьма

О’Хара придерживался другой, более возвышенной точки зрения насчет того, кем мы были друг для друга. Во всяком случае, напившись, он вообразил себя Святым Георгием, а меня — драконом. Когда я увидел его в темноте моей мансарды, он сидел на перевернутом оцинкованном ведре. На нем была форма Американского легиона. Перед ним стояла бутылка виски. Он, очевидно, уже давно ожидал меня, прикладываясь к бутылке и покуривая. Он был пьян, но его форма была в полном порядке. Галстук был на месте, фуражка надета под должным углом. Форма много значила для него, и предполагалось, что для меня тоже.

— Знаешь, кто я? — сказал он.

— Да, — сказал я.

— Я уже не так молод, как тогда. Я здорово изменился?

— Нет, — ответил я. Я уже писал, что раньше он был похож на поджарого молодого волка. Теперь в моей мансарде он выглядел нездоровым, бледным, одутловатым, с воспаленными глазами. Я подумал, что теперь он больше похож на койота, чем на волка. Его послевоенные годы были не слишком лучезарными.

— Ждал меня? — сказал он.

— Вы же меня предупреждали, — сказал я. Мне следовало вести себя с ним вежливо и осторожно. Я, конечно, ничего хорошего от него не ждал. То, что он был в полной форме, и то, что он ниже меня ростом и легче весом, наводило меня на мысль, что у него есть оружие, скорее всего пистолет.

Он неловко поднялся с ведра, и стало видно, насколько он пьян. При этом он опрокинул ведро.

Он ухмыльнулся.

— Являлся я тебе когда-нибудь в кошмарных снах, Кемпбэлл? — спросил он.

— Часто, — сказал я. Это была, конечно, ложь.

— Удивляешься, что я пришел один?

— Да.

— Многие хотели прийти со мной. Целая компания хотела приехать со мной из Бостона. А когда я прибыл в Нью-Йорк сегодня днем, пошел в бар и разговорился с незнакомыми людьми, они тоже захотели пойти со мной.

— Угу, — сказал я.

— А знаешь, что я им ответил?

— Нет.

— Я сказал им: «Извините, ребята, но эта встреча только для нас с Кемпбэллом. Так это должно быть — только мы двое, с глазу на глаз».

— Угу.

— «Эта встреча была предопределена давно», — сказал я им, — сказал О’Хара. — «Сама судьба решила, что мы с Говардом Кемпбэллом должны встретиться через много лет». Ты не чувствуешь этого?

— Чего именно?

— Что это судьба. Мы должны были встретиться так, именно здесь, в этой комнате, и ни один из нас не мог этого избежать, как бы мы ни старались.

— Возможно, — сказал я.

— Как раз тогда, когда думаешь, что жить больше незачем, внезапно осознаешь, что у тебя есть цель.

— Я понимая, что вы имеете в виду.

Он покачнулся, но удержался.

— Знаешь, чем я зарабатываю на жизнь?

— Нет.

— Я диспетчер грузовиков для замороженного крема.

— Простите? — сказал я.

— Целый парк грузовиков объезжает заводы, пляжи, стадионы — все места, где собирается народ. — О’Хара, казалось, на несколько секунд совсем забыл обо мне, мрачно размышляя о назначении грузовиков, которые он отправлял. — Машина, производящая крем, стоит прямо на грузовике, — бормотал он. — Всего два сорта — шоколадный и ванильный. — Теперь он был в таком же состоянии, как бедная Рези, когда она рассказывала мне об ужасающей бессмысленности своей работы на сигаретной машине в Дрездене. — Когда кончилась война, я рассчитывал добиться многого и не думал, что через пятнадцать лет окажусь диспетчером грузовиков для замороженного крема.

— Я думаю, у каждого из нас были разочарования, — сказал я.

Он не ответил на эту слабую попытку братания. Его беспокоили только собственные дела.

— Я собирался стать врачом, юристом, писателем, архитектором, инженером, газетным репортером, — сказал он. — Я мог бы стать кем угодно.

Но я женился, и жена сразу начала рожать детей, и тогда мы с приятелем открыли чертово заведение по производству пеленок, но приятель удрал с деньгами, а жена все рожала и рожала. После пеленок были жалюзи, а когда и это дело прогорело, появился замороженный крем. А жена все продолжала рожать, и чертова машина ломалась, и нас осаждали кредиторы, и термиты кишмя кишели в плинтусах каждую весну и осень.

— Как печально, — сказал я.

— И я спросил себя, — сказал О’Хара. — Что все это значит? Для чего я живу? В чем смысл всего этого?

— Правильные вопросы, — сказал я миролюбиво и пододвинулся ближе к тяжелым каминным щипцам.

— И тут кто-то прислал мне газету, из которой я узнал, что ты еще жив, — сказал О’Хара, и его снова охватило страшное возбуждение, которое вызвала в нем та заметка. — И вдруг меня осенило, зачем я живу и что в этой жизни я должен сделать.

Он шагнул ко мне, глаза его расширились.

— Вот я и пришел, Кемпбэлл, прямо из прошлого!

— Здравствуйте, — сказал я.

— Ты знаешь, что ты для меня, Кемпбэлл?

— Нет.

— Ты зло, зло в чистом виде.

— Благодарю.

— Ты прав, это почти комплимент, — сказал он. — Обычно в каждом плохом человеке есть что-то хорошее, в нем смешано почти поровну добро и зло. Но ты — чистейшее зло. Даже если в тебе есть что-то хорошее, все равно ты — сущий дьявол.

— Может быть, я и в самом деле дьявол.

— Не сомневайся, я обдумал это.

— Ну и что же вы собираетесь со мной сделать?