Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти

Дальнейшее рассмотрение вопроса о том, «что именно подвергается угрозе», показывает, что это не только жизнь и физическая целостность субъекта, но и такие психологические факторы как Эго, стремление к удовольствию, к свободе, к самореализации. Все страхи, кроме страха физического уничтожения и увечья, являются производными. Существование различных созданных человеком ценностей делает понятным, почему тревога провоцируется различными индивидуально-значимыми стимулами, но в основе своей угрозе подвергается жизнь организма. Стимулом может служить текущая ситуация или предвосхищаемая опасность, стимул может быть эндогенной природы, как угроза высвобождения агрессивных импульсов, но он во всех случаях означает возможность быть насильственно ввергнутым в «травматическую» или «катастрофическую «ситуацию. В детстве тревога возникает рефлекторно, позднее же она приобретает функцию упреждения и позволяет мобилизовать Эго-ресурсы для предотвращения опасности. (Дуалистическая теория тревоги рассматривает тревогу как автоматическую реакцию и как сигнал. Монистическая (или унитарная) концепция описывает тревогу в континууме между сигналом и травматическим состоянием, отражающим переход от высшей к низшей ступени Эгоконтроля.) Тревога также возникает в случае ослабления механизмов защиты или устранения невротического симптома. (В связи с этим закономерен вопрос о существовании тревоги в латентной форме. Если тревога является аффектом, то «бессознательная тревога» может в лучшем случае считаться потенциальным образованием или некоей «предрасположенностью». Бессознателен катастрофический комплекс смерти; тревога возникает с появлением сигнала об опасности осознания одного из образующих его элементов, особенно человеческого фактора. Результатом беспрепятственного прорыва сквозь механизмы защиты становится автоматическая тревога).

Страх является адекватной реакцией в ситуации сиюминутной очевидной опасности; неадекватная реакция в этом случае обусловливает возникновение тревоги. Фиксация страхов и наполнение соответствующим содержанием многочисленных объектов представляют собой попытку человека определить, чего он боится и научиться управлять ситуацией. Потребность в безопасности, означающая стремление избежать состояния беспомощности при столкновении с опасностью, усиливают эту тенденцию к конкретизации тревоги. Поскольку человек не знает (или не отваживается узнать) действительного источника тревоги, он использует в качестве источника предметы, животных, сверхъестественные существа, безымянное «они» или враждебное «другие», факторы культуры, бессмысленность жизни, неизбежность смерти и т. д. Все, что вызывает у человека страх – это катастрофическая смерть, все остальное следует квалифицировать как фобия. Совершенно очевидно, что невозможно провести четкую границу между страхом и тревогой. Также невозможно отделить нормальную тревогу от невротической, если, конечно, мы не примем за аксиому экзистенциальную тревогу. Любая тревога нормальная, поскольку это закономерная реакция на реальную угрозу, и иррациональная, поскольку это результат сохранения в бессознательном следов детской ситуации опасности. Понимание природы базисной тревоги делает несущественной проблему различий между страхом и тревогой, между нормальной и невротической тревогой.

Когда мы считаем, что вытесняем тревогу, на самом деле мы вытесняем представление об угрозе, т. е. о том, что угрожает (тревога же, как боль, лишь сигнализирует об опасности). Представление о матери как об источнике опасности – вот, что не допускается в сознание. В пользу этого утверждения свидетельствуют два аргумента. Во-первых, ребенок витально зависим от своей матери и вынужден верить в ее поддержку. Мысль о том, что человек, давший жизнь, хочет ее садистским образом оборвать, – невыносима; само существование подобной предрасположенности в психике матери ведет к отрицанию не только ребенка как ценности, но и его права на существование. У всех нас мысль о материнской враждебности вызывает ощущение чего-то противоестественного. Мы привержены образу альтруистической матери, не только своей собственной, но и вообще, и считаем, что на этом держится жизнь. Даже когда человек осуждает свою мать, он не расстается со своей верой в ее доброе отношение к нему и с надеждой заслужить его. Более того, поскольку материнская разрушительность сосуществует с искренней материнской заботой, ребенок испытывает замешательство и чувство вины за свои враждебные контрреакции; согласно Mowrer, отрицание этой вины может само по себе стать источником тревоги. Во-вторых, само осознание материнских разрушительных импульсов очень опасно, поскольку это означало бы актуализацию угрозы. Многие дети на своем собственном опыте убеждаются, что ничего так вызывает у матери гнев, как подозрение о том, что ребенок осознает ее недостаточно сильные материнские чувства к нему.