Мать железного дракона

Она действительно могла бы. Хелен знала это наверняка. Больница, обычное место, где самым обыденным образом, какой только можно вообразить, разыгрываются драмы о жизни и смерти. Важные темы, сведенные к маленьким жестам. И в центре всего этого… обычная женщина, исполненная обычной доброты. Такая не осадит террориста, не убедит больного кандидата в президенты изменить политику здравоохранения, не отговорит от самоубийства юную поп-звезду. Но она делает для своих подопечных что может, выходит на ночное дежурство, чтобы подменить подругу, нет, даже не подругу – просто коллегу, которая хочет послушать, как дочка поет в школьном спектакле…

Эмили уже ушла.

Ну и ладно. Продать такой сериал не удалось бы даже Хелен В. Для такой вдумчивой и умной истории просто не нашлось бы аудитории. Может, когда-нибудь в пятидесятых, а сегодня – нет. Сегодня Хелен просто пожалела, что вслух рассказала о плане побега. Облеченный в слова, он казался ненадежным. Да что уж тут деликатничать – глупым. Но ничего другого у нее не было.

– «Я запутался», – сказала она. – Алистер Кроули, первое декабря тысяча девятьсот сорок седьмого года.

Видимо, минул еще один день. Хелен закрыла глаза и позволила темноте унести себя вниз по течению.

Внезапно громко завибрировала машина – та, что время от времени надувала рукава, липучками пристегнутые к ногам Хелен, эти мерзкие рукава сжимались и разжимались, сначала на правой ноге, потом на левой, имитируя нагрузку при ходьбе. Штукенция вроде как не давала крови застаиваться, но включалась она ровно тогда, когда Хелен удавалось наконец о ней забыть. Наверно, Хелен спала. Кто-то насвистывал.

– С добрым утречком, красотка. Какой чудесный денек. Приятно же в такой денек быть живой? – Дневной медбрат принялся отстегивать и пристегивать прозрачные мешки. Потом провернул фокус с каталкой, чтобы перекатить Хелен с койки и поменять белье.

– Нет, – ответила она. – Неприятно.

– Вечно-то вы так. Безнадежны. – Он перекатил ее обратно.

– Я тут все гадаю, – скорее от скуки, чем с какой-то определенной целью, сказала Хелен, – у вас имя-то есть?

– Ну вот, теперь вы задели мои чувства, – с улыбкой отчитал ее медбрат, уперев руки в боки. – Чарльз. Я вам уже не раз говорил.

– Чак. Понятненько. – Хелен отвернулась, уставившись на стоявшие в ряд мониторы, а потом (потому что сдержаться было выше ее сил) снова повернулась к медбрату. – Скажите, Чак, почему вы вечно такой до чертиков счастливый?

– Прекратите-ка. – Невероятно, но в его голосе прозвучало искреннее раздражение. Видимо, Хелен удалось-таки пробить броню идиотизма. – Вы нездоровы, но это не дает вам права обращаться с людьми так, будто они дураки.

– Чак, Чак, Чак. Вы что, ни разу не смотрели «Клоунов» Феллини? Вы дурак. Я дура. Вся наша чертова планета – планета дураков. Корабль дураков. Именно поэтому мы и здесь. Чтобы Богу было над чем посмеяться. Если не можешь смеяться над идиотами, что ты тогда вообще можешь? Устал от идиотов, значит устал от жизни.

– Вы безнадежны. Просто безнадежны. – Дневной медбрат снова улыбался.

– Я не устала от жизни, – сказала Хелен. А затем, поскольку прозвучало не очень убедительно, повторила: – Не устала.

Медбрат включил телевизор.

– Что все-таки сталось с теми вашими красивыми цветочками? – спросил он.

И, насвистывая, вышел из палаты.

С добрым утречком, красотка, – и не забудьте, что попадете в ад. Так и шло время. Слишком медленно и слишком быстро – шло к своему назначенному и неотвратимому концу. И так и этак невыносимо. Сколько лет она уже здесь провела? Месяц? Девять часов?

Хелен заплакала, ненавидя себя за это.

«Нет, нет, нет, – подумала она, – это не я плачу, это просто мое тело». Но то была ложь, и она об этом знала. Духом Хелен была так же слаба, как и плотью. Она боялась оставаться наедине со своими мыслями. Снова настала ночь, а медсестра где-то ходила. В коридорах повисла смертельная тишина. Вполне подходящий антураж. «Вернись, – молила она, – я согласна обратиться. Аллилуйя. Честное слово».

Тишина.

В углах палаты сгущалась непроницаемая тьма. Может, она всегда была там, выжидала, а Хелен заметила ее только теперь? Медленно тьма выползала из углов на потолке, из-под кровати, будто туман закрывал безлунное небо, густел, темнел, пока вокруг не осталось ничего, кроме темноты. Как дешевые спецэффекты в дурном фильме ужасов. В свое время Хелен и таких навыпускала.

Разом заголосили все мониторы. «Тише, дети мои, – хотела она сказать. – Через неделю вы и не вспомните, кто я такая».

Далеким краем сознания Хелен уловила звук торопливых шагов, поняла, что в комнату набились люди, почувствовала, как резко развернули койку, как начали оказывать неотложную помощь. Но когда она пыталась сосредоточиться на этих людях, люди меркли и становились ненастоящими, превращались в фантазии умирающего разума.

– Ну наконец-то, вот оно меркнет, – прошептала она. – Генри Джеймс…[5]

И вдруг дар речи ее покинул. Не эти слова Хелен выбрала бы последними, будь у нее зрители. Но зрителей не было. Типично – история всей ее жизни.