Мата Хари. Танец любви и смерти

Она кивнула головой и задумалась. Дела действительно обстояли хуже некуда. Если смотреть правде в глаза, то даже продажа дома вряд ли решит все ее проблемы. Если не будет новых поступлений, то этих денег ненадолго хватит. А там бедность, воспоминания о которой являются к ней во снах ощущением голода и беззащитности. Астрюк, конечно, сукин сын, но дело свое знает, и если он так сказал, значит, все обстоит именно таким образом, и не признавать очевидного – самоубийство. Как и все голландцы, веками отвоевывавшими землю у моря, она была упряма и так же, как они обладала благоразумием. Приехав в Париж, Маргарета заметила, как изменился за время ее отсутствия город, в котором ощущалась легкая тревожность. Париж напоминал оленя, учуявшего слабый запах тигра. Вокруг все спокойно, тихонько шелестят листья, дует слабый ветерок, колыша сочную траву, светит солнце, но сердце начинает стучать быстрее, глаза скользят по кустам и деревьям в поисках полосатой шкуры. Со стороны рогатый красавец кажется застывшим изваянием, но достаточно хруста ветки, чтобы он сорвался и умчался прочь. Запереться в «золотом замке» было верхом глупости, но теперь уже ничего нельзя исправить и надо приспосабливаться к изменившимся обстоятельствам. Придется наступить на горло собственной песне.

Все эти мысли вспугнутым оленем пронеслись в ее голове, и Маргарета, повернувшись к своему другу, погладила его по голове, словно маленького ребенка.

– Да не отчаивайся так, Эмиль. Чего мы с тобой только не переживали, и это переживем. Надо этому старому пройдохе, чтобы я плясала на раскаленной сковороде – буду плясать, только куплю новые туфли.

Смущенный своей недавней выходкой, Гиме убрал руки от лица и улыбнулся.

– Дела обстоят не так ужасно. Габриэль не требует от тебя таких жертв. Но кое-что изменить все-таки придется.

– Ладно, дьявол с ним! Сделаю, что он просит. Ты лучше послушай, какая блестящая идея пришла мне в голову! Я хочу поставить балет на египетскую тему. Хочу станцевать египетскую царицу. Как ты на это смотришь?

– Ты же знаешь, что положительно. Разве я когда-нибудь тебя не поддержал? Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Но что сказать Астрюку?

При упоминании имени своего антрепренера она отмахнулась от него, как от надоевшей мухи.

– Можешь сказать, что хочешь. Я тебе о серьезных вещах говорю, а ты пристаешь ко мне с какой-то ерундой!

Ну что тут сказать? Если человек не хочет видеть реальный мир, то сорвать с него розовые очки не представляется возможным. Гиме покорно склонил голову, в душе проклиная себя за бесхребетность. Когда-нибудь это нежелание доведет Маргарету до беды, и он ничего не сможет поделать. Остается только надеяться, что Господь будет к ней милостив.

Маргарета действительно стала на редкость послушной, и танцевала все, что от нее требовалось, от любимых восточных танцев в «Театре де ла Ренессанс» (Астрюк сдержал свое слово) до хабанеры в «Фоли Бержер». Можно было бы сказать, что ее дела обстояли неплохо, если бы не дягилевский балет, гастролирующий в Париже. Она давно мечтала поработать вместе с прославленными русскими артистами – Нижинским, Карсавиной и Шоллар, но, увы, альянс не состоялся. Слишком уж разностильным было их искусство.

Она с каким-то болезненным любопытством читала все отзывы о гастролях и то радовалась успехам коллег, то плакала и упрекала Астрюка в непрофессионализме. Ей просто не приходило в голову, что кто-то не захочет видеть ее в своей труппе и винила в сорванном контракте ни в чем не повинного антрепренера.

Только один раз она позволила себе порадоваться беде русских коллег, когда в Париже разразился скандал вокруг «Весны священной», поставленной Нижинским на музыку Стравинского.

Когда по городу поползли слухи, что гастролировавшие в Лондоне русские показали нечто, меньше всего напоминающее балет, она отнесла эти рецензии на счет особенностей островного менталитета. Тем не менее, как только дягилевский балет приехал в Париж, она приготовилась пересмотреть все спектакли. Особенно волновали ее «Трагедия Саломеи», в которой она мечтала танцевать сама, и, разумеется, скандальная «Весна священная».

Сидя в первом ряду партера между Гиме и Астрюком, она не могла дождаться, когда поднимется занавес. То, что произошло потом, не поддается описанию. Парижская публика, обожающая Фокина и Петипа, пришла в такой ужас от увиденного на сцене, что кинулась на выход, не дождавшись антракта.

Маргарета держалась до последнего, хотя в душе мечтала бежать оттуда как можно дальше. Первым не выдержал Астрюк.

– Прости, дорогая, но я вынужден тебя покинуть. Мои нервы и так последнее время пребывают в ужасном состоянии, и боюсь, что досидев до конца, я буду навсегда потерян для общества. Мне бы не хотелось закончить свои дни в сумасшедшем доме!

С эими словами он вскочил и, кивнув на прощание Гиме, примкнул к арьегарду убегающих с проклятиями зрителей.

Маргарета покосилась на верного Гиме, невозмутимо наблюдавшего за вакханалией, творившейся на сцене.