Материалы для биографии А. С. Пушкина

После этого уклончивого письма в прозе и стихах обстоятельства переменились. Н.И. Г<неди>ч был отстранен от издания, Я.Н. Т<олст>ой сам отказался от него; оставался Н.В. Всеволожский и 30 подписчиков. В отношении первого Пушкин опять пиетет к Б<естужеву> из Одессы от 24 июня 1824 <г.>{314}: «Кончу дружеской комиссией. Постарайся видеть Н. Все<воложско>го, лучшего из минувших друзей моей минутной молодости. Напомни этому милому… эгоисту, что существует некто А. Пушкин, такой же эгоист и приятный стихотворец. Оный Пушкин продал ему когда-то собрание своих стихотворений за 1000 руб. ассигнациями. Ныне за ту же цену хочет у него купить их. Согласится ли Аристипп Всеволодович)? Я бы в придачу предложил ему дружбу, mats il l’a depuis longtemps, d'ailleurs cela ne fait que 1000 roubles[170]. Покажи ему мое письмо». Совсем другой тон является в письме Пушкина к брату из Кишинева от 4-го сентября 1823 г.{315} о том же предмете. Вот с какой заботливостию выражается он, когда говорит от сердца и, что называется, с глазу на глаз: «Теперь, моя радость, поговорю о себе. Явись от меня к Н. Все<воложско>му и скажи ему, чтоб он, ради Христа, погодил продавать мои стихотворения до будущего года. Если же они проданы, явись с той же просьбой к покупщику. Ветреность моя и ветреность моих товарищей наделала мне беды. Около 40 билетов розданы. Само по себе разумеется, что за них я буду должен заплатить. В послании «К Овидию» перемени таким образом:

Ты сам дивись, Назон, дивись судьбе превратной,
Ты, с юных лет презрев волненья жизни ратной,
Привыкнул и проч.

Кстати об стихах. То, что я читал из «Шильонского узника», – прелесть{316}. С нетерпением ожидаю успеха «Орлеанской девы»{317}. Но актеры, актеры! Пятистопные стихи без рифмы требуют совершенно новой декламации… Трагедия будет сыграна тоном «Смерти Роллы»{318}. Что сделает великолепная Семенова, окруженная так, как она окружена… Боюсь! Не забудь уведомить меня об этом и возьми от Жуковского билет для первого представления на мое имя…» Наконец, только 14 марта 1825 года пришло известие в Михайловское, где тогда жил поэт, о том, что рукопись наконец выручена, и надо видеть при этом восторг Пушкина. Вот в каком духе отвечает он брату своему: «Брат! Обнимаю тебя и падаю до ног. Обнимаю также и Александра Все<воложско>го. Перешли же мне проклятую мою рукопись и давай уничтожать, переписывать и издавать. Как жаль, что тебя со мною не будет! Дело бы пошло скорее и лучше. Дельвига жду, хоть он и не поможет: у него твой вкус, да не твой почерк. Элегии мои переписаны, потом послания, потом смесь, потом благословясь <и в цензуру>.

Душа моя! Горчицы, рому; что-нибудь в уксусе, да книг: Conversations de Byron, Mémoires de Fouché, «Талию», «Старину», да Sismondi (Littérature) да Schlegel (dramaturgic){319}, если есть у St. Florent[171] Хотел бы я также иметь новое издание: «Собрание русских стихотворений» – да дорого, 75 р. … Посмотри, однако ж.

Каченовский восстал на меня. Напиши мне, благопристоен ли тон его критик. Если нет – пришлю эпиграмму…

Тригорское 14 марта.

Достань… мои мелкие стихотворения и перешли мне скорее. Что же ты обещал мне прислать Парни?» Через четыре дня после этого письма Пушкин, получивший между тем рукопись, возвращает ее назад в Петербург уже в исправленном виде и с приложением новых стихотворений. Письмо его по этому поводу чрезвычайно оригинально и, как видно из приписки, составлено тотчас после веселой и обильной трапезы, что не мешает ему отличаться остроумием, живостию и здравомыслием: «Брат Лев, брат Пл<етне>в, третьего дня получил я мою рукопись. Сегодня отсылаю все мои новые и старые стихи. Я выстирал черное белье наскоро, а новое сшил на живую нитку. Но с вашей помощью, надеюсь, барыня-публика не прибьет меня…, как прачку. Ошибки правописания, знаки препинания, описки, бессмыслицы прошу самим исправить. У меня на то глаз не достанет. В порядке пиес держитесь также вашего благоусмотрения, только не подражайте изданию Батюшкова. Исключайте, марайте сплеча. Позволяю, прошу даже, но для сего труда возьмите себе в помощники Жуковского, не во гнев Бул<гари>ну, и Гнедича, не во гнев Гри<боедо>ву. Эпиграфа или не надо или из А. Шенье. Виньетку не худо, даже можно, даже должно, даже, ради неба, сделайте; именно: Психея, которая задумалась над цветком (кстати: что прелестнее строфы Жук<овского>: Он мнил, что вы с ним однородные…» и следующей; конца не люблю.[172]. Что, если б волшебная кисть Ф. Толстого?

Нет, слишком дорога
А ужасть, как мила!..{320}

К тому же, кроме Уткина, ничей резец не достоин его карандаша. Впрочем, это все наружность. Иною прелестью пленяется…