Материалы для биографии А. С. Пушкина

Таковы были статьи «Вестн<ика> Европы», резкий тон которых был нов для слуха и оскорбителен вообще для поэта. Вскоре нашлись и подражатели молодому критику. Спустя несколько времени одна газета представила разбор VII главы «Онегина», написанный как будто под влиянием решимости, оказанной «Вестником Европы». Разбор («Северная пчела», 1830, №№ 35 и 39) объявлял совершенное падение Творца «Руслана», новую главу романа – пустословием, предметы описаний – низкими, стихи – прозаическими и непонятно модными, но этот разбор уже не заслуживает подробного изложения{347}. Образец его выражал литературное мнение и ошибочную теорию творчества (вот почему мы и остановились на нем); подражание выражает только произвол и уже не имеет корня ни в каком вопросе науки или искусства. Долго не мог Пушкин вполне постигнуть свое положение в литературном мире. Как человек, открывавший новый и обширный горизонт искусства на Руси, он должен был поднять против себя много возражений и вражды и считать их естественным следствием, необходимостию своего призвания; но они волновали и сердили его. Только с 1832 года видит он свое место и назначение, умолкает для всех толков и распрей; но уже от горького чувства, оставленного ему журналистикой и пересудами публики, избавиться не может. Чувство это таится в нем, несмотря на молчание и наружное спокойствие, которым он обрек себя. Часто является оно невольно в дружеской переписке. Так, в 1831 году, на уведомление одного из своих приятелей о новом появившемся разборе его «Годунова», он отвечает: «Ты пишешь мне о каком-то критическом разговоре, которого я еще не читал. Если бы ты читал наши журналы, то увидел бы, что все, что называется у нас критикой, одинаково (глупо и) смешно. С моей стороны я отступился; возражать серьезно невозможно, а плясать перед публикою не намерен… 21 июля 1831»{348}. Три года спустя, именно в апреле 1834 <г.>, он повторяет ту же мысль в другом письме: «Вообще пишу много про себя, а печатаю поневоле и единственно для денег: охота являться перед людьми, которые вас не понимают, чтобы… ругали вас потом шесть месяцев в журналах. Было время – литература была благородное, аристократическое поприще. Нынче это иначе. Быть так»{349}.

При выходе в свет «Полтава» снабжена была замечательным предисловием, сохраненным в нашем издании, и красовалась эпиграфом из Байрона, напечатанным, однако ж, с ошибкой во втором стихе, что лишило его смысла (см. примечания к «Полтаве»)[185].

Глава XVII

Осень 1828 г., зима 1829 г. и отъезд на Кавказ:Отъезд из С.-Петербурга в Маленники, деревню гг. Вульфов тотчас по окончании «Полтавы». – Посвящение поэмы, неизданные стихи «Я думал, сердце позабыт…». – В ноябре 1828 г. кончена последняя строфа «Онегина», тогда же «Анчар». – Мысли Пушкина становятся светлее и покойнее. – «Ответ Катенину», «Ответ Готовцевой», «Послание к Великопольскому», значение всех этих стихотворений. – Письмо к Дельвигу с анекдотом о сахарном Пушкине. – Письмо о деревенской жизни. – Возвращение в Петербург, утомление и нравственная усталость овладевают Пушкиным снова. – Мысль о «Годунове» и предисловии к нему.

Окончив «Полтаву», Пушкин тотчас же уехал из Петербурга, и притом в ясном состоянии духа, а 27 октября был уже в Тверской губернии, в деревне Маленники, принадлежавшей соседям Пушкина по Михайловскому – владетелям Тригорского. В этот день написано там посвящение поэмы:

Тебе… но голос музы тайной
Коснется ль слуха твоего? и проч

.

– с эпиграфом: «I love this sweet name» (люблю это нежное имя)[186].