Материя

Сегодня я потерял лучшего друга, какого только можно представить, ваше высочество, истинный свет, негаснущую звезду, своим постоянным сиянием превосходившую, затмевавшую любое светило. Сарлы потеряли величайшего полководца, чье имя останется в нашей памяти до конца времен и будет звучать среди невидимых звезд громче, чем имя любого героя седой древности. Не стоит надеяться, что мы хоть отчасти достигнем его величия, и я нахожу утешение только в одном, мой господин: истинно великие остаются сильными и после смерти, и как великая звезда, угаснув, все еще испускает слабые лучи света и тепла, так и он оставил нам в наследство власть и мудрость. Из этого наследства мы будем черпать силы, своим величием оно станет усиливать наши собственные убогие старания и наши мизерные достижения, укреплять нашу волю.

Ваше высочество, если вам кажется, что я выражаюсь неизящно или без должного уважения к вашему положению и вам лично, прошу меня простить. Мои глаза слепы, уши глухи, а язык стал неискусен после всего, что случилось сегодня. Завоевать больше, чем мы считали возможным, а потом потерять куда больше этого – такое потрясло бы любого, кроме одного человека с несравненной душой, которого мы перенесли сюда, исполняя свой скорбный и страшный долг.

Тил Лоэсп замолчал. Орамен понимал, что должен сказать что-то в ответ. Последние полчаса он очень старался не обращать внимания на щебечущих герцогов вокруг себя – после того, как к нему сквозь толпу из людей и животных пробился Фантиль и предупредил, что, возможно, придется произнести речь. Даже эту краткую фразу секретарь едва успел произнести – его вместе со скакуном оттерли в сторону, туда, где было его место, по мнению знати, – среди низшего дворянства, послушно стенающих священников и парламентариев со скорбными лицами. С того самого момента Орамен пытался придумать что-нибудь подходящее. Но что он мог сказать или сделать?

Он скользнул взглядом по блестящим аристократам. Все они, судя по мрачным, почти демонстративным кивкам и бормотанию, целиком и полностью одобряли речь Мертиса тила Лоэспа. Орамен на миг повернулся в седле, чтобы взглянуть на Фантиля – тот теперь оказался еще дальше, среди дворянских отпрысков, священников и представителей неблагородных сословий. Кивками и короткими взмахами руки секретарь показывал, что принц должен сойти на землю. Орамен так и сделал.

Вокруг него уже собралась небольшая толпа из спешившихся придворных и – вероятно – жителей близлежащего городка. Они заполнили широкую дорогу и толкали друг друга, пытаясь занять удобное место на обочине. В свете приближающейся зари, под небом с бегущими облаками, было видно, как люди забираются на деревья для лучшего обзора. Принц все еще не знал, что сказать в ответной речи; ему вдруг пришла мысль, что из этой сцены можно сделать превосходное живописное полотно. Орамен взял тила Лоэспа за руку и развернул так, чтобы тот стоял рядом с ним.

– Спасибо за ваши слова и деяния, дорогой тил Лоэсп, – сказал он.

Орамен прекрасно осознавал, насколько проигрывает рядом с ним: хрупкий принц, едва выросший из детских одежек, наряженный под плащом так, словно готовится отойти ко сну, и мощный воин-победитель, еще не снявший доспехи, пестрящие щербинами – следами сражения. Тил Лоэсп был в три раза старше Орамена и выглядел почти столь же зрелым и величественным, как покойный король.

Тил Лоэсп возвышался над Ораменом, из его груди с хрипом вырывалось дыхание, все еще отдававшее кровью и гарью. На застывшем лице отражались все перипетии ожесточенного боя и читалась невыносимая скорбь. Драматизм сцены не ускользнул от принца. Ах, какую картину мог бы создать художник, особенно из старых мастеров – Дилучерр или Сордик, а может, даже и Омулдео! И почти сразу же Орамен понял, что должен сделать – украсть.

Не из картины, конечно, а из пьесы. Было немало старых трагедий с подобными сценами и подходящими для данного случая речами – их хватило бы для обращения к десятку мертвых папаш и мужественных воинов. Выбор был более устрашающим, чем сама задача, стоявшая перед Ораменом. Сейчас он вспомнит, выберет, отредактирует, осмыслит, сымпровизирует – и выйдет из положения.

– Сегодня горчайший для нас день. – Орамен возвысил голос и голову. – Будь вам по силам вернуть нашего отца, знаю, вы бы не остановились ни перед чем. Но пусть ваше усердие обратится к благу народа. Вы принесли нам одновременно печаль и радость, мой добрый тил Лоэсп, но, невзирая на все переживаемое нами горе, невзирая на то что мы надолго погрузимся в скорбь, радость от великой победы будет ярко светить нам, пока мы, неукоснительно соблюдая традицию, оплакиваем страшную потерю. И мой отец, несомненно, желал бы именно этого… Его славные деяния вызвали горячее преклонение перед ним задолго до сегодняшнего триумфа, и значительность совершенного им лишь усиливается благодаря подвигам тех, кто сражался вместе с отцом перед Ксилискинской башней.

Сказав это, Орамен несколько мгновений оглядывал собравшихся, потом попытался еще больше возвысить голос.