Материнский кров

На деревянном каркасе намеревались хату ставить, главное — сохи-стойки заготовить, балки на перевязку и для потолка. Съездил Матвей с плотником Зиньком Волошиным за Лысую гору, заготовили там в лесу тесанину из молодого дуба и в три недели выставили каркас хаты, обвязали стены и потолок хворостом, покрыли крышу соломой. Дед Легун сложил две печи — «грубу» в чистой половине (великой хате, по-местному) и «русскую» в хатыне (летней половине), родичи и соседи собрались на толоку, обмазали стены и потолок глиной.

Просторным получилось жилье: в великой хате горница и спаленка, большие сенцы отделяют хатыну, где зимой все припасы можно хранить. Но закончить постройку хаты быстро не удалось. Отделали только чистую половину и сенцы, а летняя осталась черной, даже без оконных рам. Надо было худобу тягловую заводить свою и инвентарь для хозяйства, к тому ж Ульяне снова предстояло рожать. Теперь она сама смеялась над собой и говорила мужу:

— Дуже ты, Матвий, способный на детей. Як поцелуюсь с тобой, так и маленького сразу найду. Некогда и на степу мне робить.

Матвей на Митю кивал:

— Не знаю, Ульяша, кто тебя тот раз целовал, не похож на меня наш хлопчик.

И правда, сходства с отцом у Мити было мало. Матвей чернявый и горбоносый, волос на голове — фуражку проколет. А у сына волосенки белявой куделькой вьются над чистым лобиком, нос мягкий, уши торчат в стороны.

— Матусин сынок, матусин, в конопле нашелся Митя, — смеялась Ульяна. — Зато Варенька в тебя, Матвий, все отцовское обобрала до капельки.

Ульяна еще одного сына родила, Ваней назвали. Второй сынок оказался точной копией Матвея, угодила, значит, на этот раз мужу во всем. Надеялась, что теперь уж доведут они свое жилье до полной готовности, куда и гостей не стыдно будет позвать и где самим жить удобней, чище. Крепкое хозяйство, думала, выправлю, выдюжу все, через все пройду и семейную жизнь устрою крепкую, все в моей хате и на подворье будет, что нужно для работы в степи и дома, и муж надежный, и деточки здоровеньки и умненьки. Ради того домостроя и ломалась в работе, себя не жалела, детей в строгости растила, жить по правде учила, за неправду хоть кого готова была «выкрасить». Жила хатой, семьей и думала, что так и надо всегда жить. А своя земля, семейный надел — первооснова жизни, на ней, на своей земле, была главная работа.

Когда в станице появились первые колхозы, Матвей предложил ей вступить, но Ульяна заупрямилась и главной причиной детей выставила: «Я на колхозную ниву робить пойду, а детвору под чужой присмотр отдам? Не отдам никому своих детей!» Решили подождать, присмотреться, что это такое — колхоз? Слухов много ползало среди псекупцев и про духоборские общины, в которых тоже поначалу все имущество было общим, а после его захватили старшины и рассказывали, что в колхозах заставляют принимать духовное причастие на собрании, а отца с матерью колхозники не почитают, мол, иконы держать в хатах им запрещают. А тут еще случай показал, как колхозами командуют люди, которые сами прежде на земле не работали.

Весна в тридцать втором году выпала поздней и мокрой, долго не просыхала нива, все сроки сева передерживались, а не каждое место готово было под семена. Особенно сильно замокрилась низина возле Соленого ерика — ни конями туда не заехать, ни трактором. Председатель колхоза «Парижская коммуна» Григорий Корогод на собрании сказал:

— Давайте, товарищи колхозники, вместе решать, как будем сеять пшеницу у Соленого ера?

Всем колхозом постановили: посеять руками, как наши деды сеяли, а ждать уже нечего, останется нива пустой на целый год. Выбрали опытных стариков, те поотыскали свои древние посевные сумы, надели их через плечо и вышли в поле сеять-засевать. За сеятелями пустили легкую борону с одним конем. Работали, рассыпая по мокрой земле зерна пшеницы и прикатывая их бороной. Откуда ни возьмись, объявился у пашни районный начальник.

— Эт-то что за безобразие? Прекратить! Почему не используете трактор и многорядную сеялку? Дискредитируете машинную обработку почвы?

Чужим, некубанским выговором кричал грозные слова районный начальник. Председатель колхоза не стал дальше слушать чужого человека, махнул рукой и пошел прочь с пашни.

— Под суд отдам всех! — кричал в председателеву спину наезжий начальник. — Вредители!

Жизнь привычная круговертью пошла и в семье Ульяны — голодовка в тридцать третьем, смерть Вареньки, сама начала болеть и Ванечку схоронила. Оставалась хата не достроенной до конца, и вся жизнь проходила перестройку. Бывали в хате и совсем пустыми стены, труба не теплилась дымком человеческого жилья, стыл семейный очаг холодом, и с крыши однажды горный ветер сорвал и развеял солому, стропила, как ребра, просвечивали в синее небо.