Материнство

Я, очереденарушитель и очередевед, огрызаюсь и отсмеиваюсь, шучу и предъявляю документы воспитателям, стоящим в затылок друг за другом в сберкассе и в химчистке, в магазине и обувной мастерской, и, когда меня особенно обидят, вспоминаю про одного человека - как хочется верить, что он скоро пойдет в школу, может, и пошел уже.

Я "вытиснулась" из очереди, прижимая к груди какой-то дефицит, не остывшая от перебранки по поводу того, что мне положено и что нет, когда ко мне подошла молодая женщина. "Простите, - сказала она мне, - а вы не жалеете?" Я даже не поняла: "Что?" - "У вас пятеро детей, вы не жалеете об этом? - повторила она. - Только скажите, пожалуйста, честно". "Ни одной секунды. Честное слово", - и это в самом деле так и есть. "А я вот все думаю, оставлять ли мне", - сказала женщина. В толчее "Детского мира", у секции рубашек для мальчиков 5-7 лет тихонечко горела свечка жизни какого-то человека, и пламя ее, невидное в свете вечногорящих дневных ламп, слегка колебалось, готовясь разгореться или исчезнуть совсем, как будто и не было. "Послушайте, оставьте! - взмолилась я. - Такой маленький, такой хороший, кожица шелковая! Оставьте!" - "Вы так думаете? Мне тоже хочется, но знаете, обстоятельства". - Она смотрела такими тоскующими глазами. - "Ерунда! Подумаешь - обстоятельства! Ресницы, лапочки крошечные!" - "Да? Я, пожалуй, оставлю. Так вы не жалеете? Извините". И через секунду я потеряла ее из виду в водовороте очереди, и никогда не видела больше, и не знаю, что сталось с ее ребенком - сталось ли что-нибудь?

Зато я точно знаю, что мой второй крестник - мальчишка, и как зовут, знаю. Когда родилась Маня, ко мне пришла моя студентка-вечерница сдавать какую-то задолженность. Вообще-то я должна была принимать "хвост" в институте, но мы только выписались из больницы, а ей нужно было срочно сдать, вот так она и оказалась у меня. Мы довольно долго беседовали, пока не запищала двухнедельная Маруська. "Что это?" - спросила Алина. - "Моя новорожденная дочка". - "Но у вас же было трое детей!" - "Ну, а теперь, значит, четверо". Тогда она схватилась двумя руками за голову: "Боже мой! Какая же я негодяйка! Люди четвертого рожают, а я второго боюсь, уже и направление есть. Нет, не пойду и не пойду. У меня и свекровь хорошая, и старший уже подрос, и институт я скоро кончу. Ох, и второй, наверное, мальчишка будет, а я так хочу девочку, ну и что ж, пусть". Она была права родился второй сын на радость папе, но вообще-то не все ли равно, кого любить - сына или дочку. И я часто думаю: не будь у мамы "хвоста" - не было бы сына, или даже так - не будь "хвоста" по моему предмету. В текучке будней, в толкотне очередей и переполненных автобусах мы умудряемся забывать о том счастливом жребии, который выпал на нашу долю, - жить. Мы снимали дачу под Москвой, и я, злая и недовольная, шла от электрички медленнее всех тяжеленные сумки. Народ ушел вперед и разошелся в разные стороны, а я все тянула сумки, поеживаясь от особенно зловредных в лесу комаров, и тупо удивлялась какому-то постоянному странному звуку, доносившемуся издалека. Наконец я вышла на опушку, поставила сумки и тогда увидела - насколько хватало глаз, было волнующееся хлебное поле, за ним угадывалась деревня, куда я шла, а по узенькой дорожке поперек этого золотого качания, то исчезая, то опять мелькая светлой головенкой, бежал ко мне мой сын с громадной громыхающей за ним машиной и кричал без слов: "А-а!" Такой едва видный в этом сиянии, под огромным куполом синего неба, живая ликующая капелька жизни - и он бежал встречать меня.

Чего стоят наши натруженные плечи, пресловутая усталость, оттоптанные ноги, те французские духи - подарок мне, которые Настя вылила на своих кукол, та серебряная ложка, которую Маня перепилила пополам, свежеоклеенная обоями стена, залитая чернилами на метр от пола, - чего стоят все эти мелочи рядом со вздохом двухлетнего Ванюшки, которого я укладывала спать: "Мамочка, как хорошо жить!"