Матерый

Вскрикнув, Саня попятился быстрей. Чудом изловчился развернуться у начала лестницы, чудом не покатился кубарем вниз, чудом не обмочился от страха. Стремительно пересчитав ногами ступени, он выбежал из дома, превратившегося в склеп. Оказавшись снаружи, он сумел взять себя в руки, но возвращаться обратно в одиночку не хотел. Его любимая погибла, и ее следовало запомнить такой, тогда она была.., когда еще была. Теперь ее не стало, она исчезла. А ту, которая заняла ее место, предстояло закопать в землю и забыть навсегда.

Саня перешел с рыси на шаг, как только увидел светлоглазого мужчину по фамилии Громов. После того, что произошло, его следовало ненавидеть, и Саня его ненавидел. Но этот человек вызывал также и уважение. Это смешанное чувство вынуждало Саню скрывать страх, отчаяние и растерянность. Стыдно было при нем проявить слабость, а уж заплакать - совсем невозможно. Хотелось выглядеть таким же сильным, способным на решительные поступки, способным заставить окружающих считаться с собой.

Неужели Саня настолько мал, жалок и беспомощен, что можно мимоходом исковеркать его жизнь, отнять самое дорогое, что у него было?

- Посмотрим! - сказал он, скрипнув зубами. Поймав на себе изучающий взгляд Громова, он зачем-то сорвал с ветки кривобокое яблоко, отгрыз половину и пояснил:

- Мысли вслух.

- Бывает, - согласился Громов невозмутимо. Казалось, он всецело поглощен созерцанием очередной доски, словно его прищуренный взгляд мог придать ей требуемую прямизну.

Жалеет, понял Саня. Отводит глаза как от убогого какого-то. Нахмурив брови, он звонко сказал:

- Не надо обращаться со мной как.., как с больным! Или с неразумным дитям.., дитем!..

- Да? - вежливо осведомился Громов. Оторвавшись наконец от изучения наспех отесанной доски, он сунул ее Сане со словами:

- Держи! Пилить нужно по красной метке. Не перепутай. Черная линия с позапрошлого года осталась, когда я полы настилал.

Он вел себя так буднично, что Саня устыдился своей запальчивости, прикусил язык и замкнулся, полностью сосредоточившись на работе. Вжик, вжик, вжик. Горячий запах опилок щекотал ноздри. Очень скоро Саня забыл, для чего предназначается этот проклятый ящик. Пилил доски. Подгонял их. Яростно заколачивал гвозди. Механические движения породили в нем отрешенность. Саня понятия не имел, как долго находился в этом трансе. Просто внезапно обнаружил, что краешек солнца обреченно выглядывает из-за горизонта, готовясь укрыться там от сгущающейся темноты. Саня хрипло сказал:

- Надо же, успели!

- Должны были, вот и успели, - отозвался Громов, распрямляя затекшую спину. - Устал?

- Нет. Волдыри только...

- Ничего, - утешил его Громов и вдруг запнулся.

Едва не вырвавшаяся поговорка "до свадьбы заживет" неловко зависла в сумерках, вынуждая обоих смотреть в разные стороны, чтобы ненароком не прочитать то, что было написано на лицах. Громов разглядывал созданный им гроб и помахивал топориком с таким видом, словно собирался разнести его в щепки. Саня косился на массивный револьвер, покоящийся на краю верстака. Его отполированная рукоять так и просилась в правую ладонь. Облизав пересохшие губы, Саня спросил таким беззаботным тоном, словно имел в виду обычную прогулку:

- Теперь можно идти, да?

Прежде чем ответить, Громов запрокинул лицо к небу:

- Минут через сорок, не раньше. Если...

- Что "если"? - В Санином голосе зазвенели слезы. - Я не позволю вам пойти на попятный. Я.., я вас заставлю!

- Ты? Меня? Заставишь? - Каждое слово звучало веско и мерно, как удары, которыми только что загонялись гвозди.

- Да! Я! Вас!

Саню колотило. Колотило так сильно, что зубы предательски клацнули в конце тирады. Он дрожал и смотрел на Громова с такой ненавистью, как будто видел перед собой убийцу Ксюхи. Костяшки на его сжатых кулаках побелели. Он казался себе слабым щенком, вставшим на пути сильного и жестокого пса, но отступать не собирался.

И тогда краешки губ светлоглазого мужчины поползли вверх, сложившись в грустную улыбку.

- Ладно, - произнес он медленно. - Убедил. Выходим через сорок минут, без всяких "если". А пока помогай убирать, гражданин начальник.

Поражаясь своей мягкотелости, Саня не удержался от ответной улыбки.

***

"На дорожку" присели прямо на крышку гроба. Он не радовал взоры создателей изяществом линий, но гробы - они не для того, чтобы кого-то радовать.

Вышли через калитку к ставку, чтобы сполоснуть водой натруженные руки и разгоряченные лица. Оставленные ими круги на водной глади еще только неспешно расплывались, исчезая в темноте, а они уже шагали дальше: Громов впереди, Саня - следом.

Оба - в стареньких свитерах забытой домашней вязки, оба - молчаливые и сосредоточенные. Их ноги поднимались и опускались на тропу так синхронно, что казались принадлежащими одному единому организму. Только разные это были люди, очень разные. Поэтому Громов нес на плече трофейный карабин, укутанный в тряпку, а Саня шагал налегке.