Матиас Шандор. Пятнадцатилетний капитан

Хотя требовать невозможного и нельзя, всё же славный малый стремился к этому невозможному, всячески стараясь завлечь в балаган хоть десяток зрителей, и не терял надежды, что они всё-таки посетят его убогую арену. Но ни зазывания, столь занятные благодаря иностранному акценту Пескада, ни остроты, которые могли бы прославить любого водевилиста, ни ужимки, способные рассмешить даже статую святого в соборной нише, ни гимнастические номера, во время которых тело Пескада складывалось самым невероятным образом, ни травяной парик с косичкой из укропа, болтавшейся на его красном камзоле, ни двусмысленности, достойные римского Пульчинелло и флорентийского Стентарелло, — ничто не действовало на публику.

А между тем Пескад и Матифу уже несколько месяцев забавляли жителей здешних мест и знали, чем угодить славянскому населению.

Покинув Прованс, приятели перешли Прибрежные Альпы, миновали Миланскую провинцию, Ломбардию, Венецианскую область и во всех случаях жизни прекрасно дополняли друг друга, ибо один пускал в ход свою силу, а другой — изворотливость. Успех довёл их до Триеста — до самого сердца Иллирии. Затем они прошлись по Истрии и добрались до далматинского побережья — до Зары, Салоны и Рагузы — и все ещё считали, что выгоднее идти вперёд, чем возвращаться вспять. Позади лежали места, где их уже видели. А продвигаясь вперёд, они несли с собой новый репертуар, что сулило известный заработок. Однако теперь они все более убеждались, что их турне, и без того не слишком прибыльное, начинает принимать уже совсем плачевный оборот. Поэтому бедные неудачники мечтали лишь об одном: как бы вернуться на родину, вновь увидеть Прованс. Они давали себе зарок, что больше никогда не будут так далеко уходить от родных мест. Но к ногам их были привязаны тяжёлые колодки, колодки нищеты, и пройти несколько сот лье с такими колодками было делом нелёгким!

Однако, прежде чем думать о будущем, следовало позаботиться о настоящем, то есть об ужине, который был ещё отнюдь не обеспечен. В кассе не было ни гроша, — если позволительно назвать кассою уголок носового платка, куда Пескад обычно завязывал их совместный капитал. Тщетно паясничал он на подмостках! Тщетно бросал в пространство отчаянные призывы! И тщетно Матифу выставлял напоказ свои мускулы, на которых вены выступали, как ветви плюща на узловатом стволе! Ни единый зритель не проявлял желания проникнуть за холщовый занавес.

— Ну и тяжелы же далматинцы на подъём, — говорил Пескад.

— С места не сдвинешь, — соглашался Матифу.

— Право же, сегодня, видно, почину так и не будет! Придётся нам, Матифу, складывать пожитки.

— А куда мы отправимся? — осведомился великан.

— Много хочешь знать, — ответил Пескад.

— А ты всё-таки скажи.

— Как ты думаешь, не отправиться ли нам в страну, где есть надежда поесть хоть раз в сутки?

— Что же это за страна, Пескад?

— Она далеко, очень-очень далеко… страсть как далеко… и даже ещё дальше.

— На краю земли?

— У земли нет края, — многозначительно изрёк Пескад. — Будь у неё край, она не была бы круглой. А не будь она круглой, она не вертелась бы. А не вертись она — она стояла бы на месте, а стой она на месте…

— Что же тогда? — спросил Матифу.

— Ну, тогда она свалилась бы на солнце, да так быстро, что за это время и кролика не своровать.

— А тогда что?

— А тогда случилось бы то, что бывает, когда у неуклюжего жонглёра сталкиваются в воздухе два шара. Крак! Все трещит, всё валится, публика свистит, требует, чтобы ей вернули деньги, и их приходится возвращать, и уж в такой день ужина не бывает.

— Значит, — уточнил Матифу, — если бы земля свалилась на солнце, ужинать уж не пришлось бы.

И Матифу погрузился в бескрайние размышления. Он уселся на подмостках, скрестил руки на груди, обтянутой трико, покачивал головой, как китайский болванчик, ничего не видел, ничего не слышал и молчал. Он был захвачен течением причудливых мыслей. Всё смешалось в его огромной башке. И вдруг он почувствовал, что где-то внутри, в самых глубинах его существа, разверзлась некая бездна. Ему показалось, будто он куда-то поднимается — очень, очень высоко. Страсть как высоко. (Выражение, только что употреблённое Пескадом, произвело на Матифу сильное впечатление.) Потом ему почудилось, что кто-то выпустил его из рук и он падает… в свой собственный желудок, то есть в пустоту!

Истинный кошмар! Бедняга встал со скамейки и протянул руки как слепой. Ещё немного, и он свалился бы с подмостков на землю.

— Что с тобой, Матифу? — воскликнул Пескад, схватив товарища за руку и не без труда оттаскивая его назад.

— Со мной… со мной… Что?

— Да, что с тобой?

— Вот что… — проговорил Матифу, собираясь с мыслями; хоть их было и не много, задача всё же была не из лёгких. — Вот что… Надо мне с тобой поговорить, Пескад.

— Ну так говори, друг мой. Можешь не бояться, нас никто не подслушает, — вся публика разбрелась!

Матифу присел на скамейку и могучей рукой осторожно, словно боясь переломать своему маленькому товарищу кости, привлёк его к себе.

Глава вторая СПУСК ТРАБАКОЛО

— Значит, ни с места? — спросил Матифу.