Матиас Шандор. Пятнадцатилетний капитан

Вспомнив прошлое, теперь уже далёкое, назвав имена отца и его друзей, графа Матиаса Шандора и Ладислава Затмара, Петер не в силах был сдержать волнение.

— Простите, доктор, — сказал он. — Когда я вспоминаю их подвиг, я не могу…

Неужели он не чувствовал, что доктор растроган, пожалуй, больше него и молчит только потому, что боится выдать своё волнение?

— Вам незачем просить у меня извинения — ваша скорбь вполне естественна, господин Батори, — сказал он наконец. — К тому же в ваших жилах течёт венгерская кровь, а у кого из сынов Венгрии не сожмётся сердце при этих воспоминаниях! В то время, пятнадцать лет тому назад, — да, прошло уже пятнадцать лет, — вы были ещё ребёнком. Вы, можно сказать, почти не знали своего отца и не представляли себе тех событий, в которых он принимал участие.

— Моя мать — его двойник, доктор! — ответил Петер Батори. — Она с детства внушила мне благоговение к памяти человека, которого она оплакивает и по сей день! Всё, что он сделал, всё, что он хотел совершить, вся его жизнь, полная забот о соотечественниках, полная любви к отчизне, — все это мне хорошо известно благодаря ей. Когда отец умер, мне было всего восемь лет, но мне кажется, что он и не умирал, потому что он живёт в сердце моей матери!

— Вы горячо любите мать, и она вполне этого заслуживает, Петер Батори, — отвечал доктор Антекирт, — мы же все чтим её, как вдову мученика!

Петер был глубоко благодарен доктору за выраженные им чувства. Когда доктор говорил, сердце юноши взволнованно билось, и он даже не замечал того холодка, нарочитого или невольного, который чувствовался в словах собеседника и был, по-видимому, присущ ему.

— Позвольте вас спросить, вы были знакомы с моим отцом? — продолжал Петер.

— Да, — ответил доктор не без колебания, — но я знал его лишь в той мере, в какой студент знает профессора, а ведь ваш отец был одним из самых талантливых венгерских профессоров. Я изучал медицину и физику у вас на родине. Я был учеником вашего отца, который был старше меня всего лет на десять. Он внушал мне искреннее уважение и любовь, потому что в его лекциях чувствовалось то душевное благородство, которое было свойственно этому пламенному патриоту. Я расстался с ним только тогда, когда мне пришлось уехать за границу, чтобы продолжить образование, начало которому было положено в Венгрии. Но вскоре после этого профессор Иштван Батори пожертвовал своей карьерой учёного ради идей, которые он считал благородными и справедливыми, и уже никакие личные интересы не могли остановить его на избранном им пути. Именно тогда он уехал из Братиславы и поселился в Триесте. В это трудное время ваша мать поддерживала его своими советами, окружила его нежной заботой. Она обладала всеми женскими добродетелями, как ваш отец — всеми мужскими. Простите, господин Петер, что я воскрешаю эти тягостные воспоминания, но ведь вы, конечно, не из тех, кто отрекается от прошлого.

— Разумеется, нет, доктор, — воскликнул Петер со всем пылом юности. — Я не забуду этого, как и Венгрия никогда не забудет трёх героев, что отдали жизнь за родину — Ладислава Затмара, Иштвана Батори и, быть может, самого отважного из них, графа Матиаса Шандора.

— Если он и был самым отважным, — ответил доктор, — то его друзья, поверьте, не уступали ему ни в самоотверженности, ни в преданности, ни в храбрости! Все трое достойны равного уважения! Все трое заслуживают того, чтобы за них отомстили!

Доктор умолк. Он думал: сказала ли госпожа Батори сыну, при каких обстоятельствах были преданы главари заговора, произнесла ли она при нём слово «предательство»?… Поведение молодого человека не давало ответа на этот вопрос.

В действительности госпожа Батори ничего не сказала ему об этом. По-видимому, ей не хотелось отравлять жизнь сына ненавистью, а, может быть, она боялась направить его на ложный след, поскольку имена предателей неизвестны.

Поэтому доктор счёл себя не вправе — по крайней мере теперь — касаться этой темы.

Зато он не колеблясь сказал юноше, что если бы не гнусный поступок испанца, который выдал беглецов, укрывшихся в доме рыбака Андреа Феррато, то граф Шандор и Иштван Батори, вероятно, ускользнули бы от ровиньскнх жандармов. А перейди они в каком угодно месте австрийскую границу — все двери распахнулись бы перед ними, чтобы их принять.

— У меня они нашли бы убежище в любое время, — добавил он.

— А где именно, доктор?

— В Кефалонич, где я тогда жил.

— Да, на Ионических островах, под покровительством Греции, они были бы спасены, и отец мой был бы ещё жив!

Некоторое время оба молчали, отдавшись воспоминаниям. Но вот доктор снова заговорил:

— Господин Петер, мы с вами унеслись в прошлое. Но вернёмся к настоящему, даже более того, я хочу поговорить с вами о будущем, — я кое-что имею в виду для вас.

— Я слушаю вас, доктор, — ответил Петер. — В своём письме вы дали мне понять, что речь идёт о моих интересах, быть может…