Матильда Кшесинская и любовные драмы русских балерин

В день коронации вся Москва была иллюминирована. В 9 часов вечера, когда Государь с Императрицей вышли на балкон дворца, обращённый на Замоскворечье, Императрице был подан букет цветов на золотом блюде, в котором был скрыт электрический контакт, и, как только Императрица взяла в руку букет, тем самым замкнулся контакт, и был подан сигнал на центральную электрическую станцию в Кремле. Первой запылала тысячами электрических лампочек колокольня Ивана Великого, и за ней заблистала повсюду в Москве иллюминация. Я попробовала поехать посмотреть иллюминацию, но пришлось скоро вернуться из-за толпы, наполнявшей все улицы, но самую красивую часть иллюминации – Кремлевский Дворец – я всё-таки видела».

Не могла она из одного и того же окна видеть сразу и въезд в Москву, и давку на Ходынском поле.

Ну а уж оценки императора, вложенные в уста страстно любившей его женщины, вообще ни в какие рамки не лезут. Не могла Матильда Феликсовна осуждать, да и вообще обсуждать способности государя царствовать. Да и вообще «Любовница царей» – грубое и пошлое, а главное, не отвечающее истине название.

Скажете, мол, так то ж роман… Да, роман. Но нас учили в Литературном институте, что выдумывать небылицы о конкретных героях ни в романе, ни в повести нельзя. Хочешь, чтобы героиня твоя занималась в вагоне тем, что тебя так трогает, пиши не Матильда Кшесинская, а какая-нибудь Маргарет Тимошенко или как уж там нравится. Ну а уж если назвал героя или героиню своим именем, так изволь либо писать правду и только правду, или уж если отклоняешься, то в добрую для героя сторону. И помни: ушедшие в лучший мир герои видят нас, слышат нас!!! Что уж тут непонятного. Вот Седов же видел и слышал, что происходило в купе экспресса, следующего между двумя столицами в 1896 году.

А тут и Кшесинская в «Любовнице царей» оболгана, а заодно и государь.

В своих мемуарах балерина предпочла много не говорить о трагедии. Хотя трагедия эта коснулась и её, потому что коснулась её любимого. И он, и она переживали случившееся. И я уже привела цитату из дневника императора, а также некоторые цитаты из мемуаров людей, на глазах которых всё происходило. На глазах!!! И люди писали о том, что видели сами и сами знали. Им не приходилось пробивать толщу времени, чтобы увидеть всё в кривом зеркале лжи и клеветы…

А лучше всего пользоваться документами эпохи, причём такими, которые раньше называли первоисточниками. И самое правильное – сверять всё по воспоминаниям того героя или той героини, о которых пишешь. Если можешь писать ярче, живее, доходчивее – пиши. Ну а если мемуары написаны сильнее, так уж лучше возьми цитату из них – вернее будет. Цитаты героев всегда лучше, чем графоманский пересказ иных авторов.

И совершенно несправедливо и омерзительно по отношению к авторам мемуаров переиначивать написанное ими. Они-то о себе лучше знают. Причём подавляющее число мемуаристов придерживались вечным правилам, которые не выдумали, а только лишь озвучили такие корифеи мемуаристики, как Константин Паустовский и Томас Манн.

Константин Паустовский в предисловии к «Повести о жизни» отметил:

«Для всех книг, в особенности для книг автобиографических, есть одно святое правило – их следует писать только до тех пор, пока автор может говорить правду».

«По существу, творчество каждого писателя есть вместе с тем и его автобиография, в той или иной мере преображённая воображением. Так бывает почти всегда».

Томас Манн писал:

«Нам кажется, что мы выражаем только себя, говорим только о себе, и вот оказывается, что из глубокой связи, из инстинктивной общности с окружающим мы создали нечто сверхличное… Вот это сверхличное и есть лучшее, что содержится в нашем творчестве».

Экспромт блистательной Матильды

А время шло…

Конечно, счастливое времечко счастья, которое Матильда испытала в период любовных отношений с цесаревичем, не забывалось. Но нужно было жить, нужно работать. Любимое дело помогало отвлечься, хоть немного притушить боль разлуки. И она ведь уже была в числе самых знаменитых балерин. Дочь Мариуса Петипа Вера Мариусовна вспоминала:

«К числу артисток, о которых я слышала от отца (или помню сама) и которые вполне удовлетворяли его художественным требованиям, принадлежали, кроме его первой жены, высоко талантливые В. Никитина, обладавшая исключительным природным дарованием, О. Преображенская, воплощавшая в пластических движениях всю совокупность музыкальных замыслов, М. Кшесинская, одаренная выразительной эмоциональностью, А. Павлова, пленявшая своей исключительной элевацией (высоким прыжком в балетном танце. – А.Ш.) и античной формой танца, и приезжавшая из Москвы Л. Рославлева, блеснувшая своими исключительными данными».