Матильда Кшесинская. Любовница царей

На что, прежде всего, обращала внимание комиссия? На внешность, разумеется. Девочки должны были быть пропорционально сложены, привлекательны с точки зрения балета. Иметь музыкальный слух, хорошо двигаться. Маля вполне отвечала этим требованиям: стройненькая, миленькая. Разве что, пожалуй, не вышла немного росточком. Здоровья отменного. Попросили пропеть у рояля гаммы – подряд и вразбивку, пройтись до окон, остановиться, замереть на мгновенье: никаких замечаний. Прыгает бесподобно. (Даром, что ли, муштровал ее несколько месяцев перед поступлением терпеливый ангел – папуля, даром копировала она дома в гостиной старшую сестру, носясь как угорелая и притоптывая ножкой в зажигательном краковяке?)

– Та-ак: поклонились, мадемуазель!.. Вскинули головку!.. Достаточно…

Когда, замерев в центре зала, темноволосая девочка в косичках глянула неожиданно с заносчивым видом на стоявших возле зеркальной стенки экзаменаторов, улыбнулся даже величавый председатель комиссии, живой бог столичного балета Мариус Иванович Петипа:

– Бьен… карашо.

Слово его было решающим.

3

Вообразим живую кокетливую девочку неполных одиннадцати лет, только что выехавшую в собственном экипаже из дома, на занятия в балетную школу. В Петербурге бледная и вялая весна, но уже продают на улицах фиалки – цветочницы бегут с тротуара к коляске, протягивают нежные букетики, кричат весело: «Купите, барышня!», она вдыхает с чувством едва уловимый цветочный аромат, косит азартным глазом по сторонам. Вокруг – пестрая нарядная толпа, люди двигаются во всех направлениях, наслаждаясь первым теплом; вот пролетел кто-то в двух шагах на лихаче, в парадной форме, глянул мимолетно в ее сторону – немедленно принять независимый вид, отвернуть гордо головку: так, кажется, поступают в аналогичных случаях светские дамы… или, может, напротив, улыбнуться небрежно?..

«Хорошенькая какая…» – слышится откуда-то. Она вертит по сторонам головой: кто сказал? по чьему адресу? День какой прелестный, господи! Как не хочется учиться!

Опять будет тоска в репетиционном зале: сонный Лев Иванович примется аккомпанировать на скрипке, произносить монотонно: «плие!..», «коленки надо вывернуть!»… «не отрывайте пятку от пола!» – по инерции, не глядя на учениц, выстроившихся вдоль балетной стенки. Можно во время его урока делать что угодно: передразнивать друг дружку, глядеть в окно – он и не заметит: скрипку Лев Иванович любит, кажется, больше, чем своих воспитанниц. Все, что он изо дня в день с ними повторяет: приседания с развернутыми врозь носками, перегибы с округлыми взмахами рук, батман вперед, батман назад, батман в сторону – все эти простейшие упражнения она давным-давно изучила дома. Скука смертная…

Она приходящая ученица, экстерница, в отличие от воспитанников, живущих в училище на казенном довольствии. Так постановили на семейном совете: Мале интернат ни к чему, средства, слава богу, позволяют не отрывать ребенка от семьи.

– Доброе утро, мадемуазель!

Знакомый швейцар помогает ей раздеться, вешает верхнее платье в шкаф. Она глядится, нахмурившись, в трюмо, приглаживает прислюненным пальцем бровки. Встряхнув туго заплетенной косой, устремляется вверх по лестнице: скоро звонок. Прыг-скок, – скачет с удовольствием по коридору, – прыг-скок…

– Кшесинская, – слышится за спиной, – остановите, прошу, ваш аллегро?

Господи, инспектрисса! Как всегда – внезапно…

– Простите, Варвара Ивановна! Бонжур!..

Чинным шагом продолжает она движение по коридору, кивает на ходу знакомым девочкам в казенных форменных платьицах. Заливается призывно колокольчик в руках дежурной воспитательницы:

– Мадемуазель, поторопитесь!.. Живее, живее!..

По положению приходящей ученицы ей надлежит повернуть на правую сторону, где расположены классы экстерников, но для нее сделали исключение, приравняли приказом дирекции к интернатовским воспитанницам, «пепиньеркам», у них более насыщенный курс по общим предметам: Закону Божьему, французскому, арифметике, географии, музыке. Учиться ей легко, учителя и классные дамы ставят ее в пример. Ее отличает красивый молодой географ мсье Павловский, нравящийся многим девочкам, и ей в том числе. По расписанию сегодня первый урок география; она чуточку волнуется, ожидая его появления на пороге.

– Доброе утро!.. Садитесь, прошу вас… («Очаровательная улыбка… смотрит, кажется, в ее сторону».)

У Павловского обыкновение: вызывать учениц к доске по очереди. Если вы отвечали ему накануне, то нынче можно не беспокоиться и урока не учить. Этим часто пользуются лентяйки – только не она, разумеется: домашние задания она готовит всегда, чтобы не вырасти, по выражению мамули, дунюшкой-неразумушкой.

Дождавшись, пока утихнет шум в классе, глянув мельком в тетрадь, Павловский произносит:

– Мадемуазель Степанова…

Выйдя к доске, та стоит истуканом и только хлопает глазами: урока нисколечко не знает. Он отправляет ее на место, произнеся:

– Попросим исправить положение Кшесинскую, хотя сегодня и не ее очередь.

Получилось ужасно: она так спешила сегодня, что не успела переобуться на вешалке: осталась в теплых гамашах и ботинках.