Матильда Кшесинская. Любовница царей

Словно бы в пику ей «гвоздем» оперной программы на этот раз были артисты родной Мариинки: неутомимый Дягилев привез в Париж «Бориса Годунова» с великолепным басом Федором Шаляпиным в главной роли. Болезненным резонансом к собственному полууспеху стал ошеломляющий успех соотечественника. Великодушие, однако, и в этом случае ей не изменило: мелочная зависть стушевалась перед явлением редкого таланта.

«Я никогда не забуду этого спектакля, – вспоминает она. – Что делалось в зале, трудно даже описать. Публика, восхищенная пением и игрой Шаляпина, просто сходила с ума от восторга. В сцене, когда Годунову ночью мерещится тень царевича Дмитрия, наши соседи толкали друг друга, говоря: «Видишь, вон там в углу?», как будто и на самом деле там было привидение… Нас, русских, больше всего поразило то, что холодная публика «Опера», которую вообще очень трудно расшевелить, оказала в этот вечер артистам такой прием, о котором и до сих пор современники вспоминают как о большом событии».

С Шаляпиным она познакомилась несколько дней спустя, на домашнем спектакле с участием гастролеров из России, устроенном богачом и меценатом Н.Д. Бенардаки в фешенебельном особняке в центре Парижа, располагавшем небольшим уютным театриком. За ужином их посадили рядом. Ослепительный на сцене, в жизни Шаляпин оказался простым и компанейским – рассказывал забавные истории, участником которых был сам, изображал смешно знакомых купцов, артистов, писателей. Пил бокал за бокалом ледяное шампанское. На ее замечание, что напрасно он так рискует, горло ведь легко простудить, беспечно ответил:

– Оно у меня, сударыня, луженое. Выдержит.

Расставаясь, она пригласила его заглядывать в гости, и он явился однажды на Каменноостровский в отлично сидевшем фраке, с красной гвоздикой в петлице. Обошел, любопытствуя, дом, разглядывал картины, вертел в руках дорогие безделушки. «Сады Семирамиды, – бормотал, – ступить страшно».

– Не пойму, комплимент вы говорите или колкость, – заметила она.

– Милая моя Матильда Феликсовна! – Он галантно поцеловал ей руку. – На вас такое количество сыплется комплиментов, что, право, нелишне иногда ущипнуть. Для остроты чувств.

– Ну, разве что для остроты. Чаю хотите?

– Чаю хочу.

Он сделался своим в доме. Полюбил богемную атмосферу ее вечеринок, обилие красивых женщин, богатый стол, веселые розыгрыши с переодеваниями, до которых был большой охотник. Услышав как-то в разгар ужина, что посетивший ее когда-то Собинов исполнил над колыбелькой шестимесячного Вовочки «Спи, моя радость, усни», вскочил тут же из-за стола и понесся в детскую – петь. Насилу его удержали, объяснив, что малыш давно уже спит.

Ей везло на друзей-мужчин. С необъяснимой какой-то страстью она множила их число – не обязательно только знаменитых, богатых или сановных, как принято думать. На полуночном маскараде в театре по окончанию спектакля познакомилась случайно с провинциальным поручиком Г.Л. Марром, приехавшим в гости к родному дяде и посвятившим отпуск столичным развлечениям, в частности, балету, который почитал выше других искусств. Чем, непонятно, мог привлечь ее внимание безвестный поручик 6-го Глуховского драгунского полка, бродивший одиноко в фойе, превращенном в буфет, среди танцующих пар и мелькающих масок?

«Должно быть, – размышляет об этом сам Марр в дошедших до нашего времени записках, – у меня был очень скучающий вид, потому что маска в черном домино с голубым бантиком на груди подошла ко мне и сказала: – «Бедняжка. Я вижу, что ты очень скучаешь. У тебя, конечно, нет знакомых, по твоей форме я вижу, что ты провинциал». Берет меня под руку. Я предлагаю ей пойти выпить бокал шампанского, но она предпочитает оршад. Болтали о балете, об опере, о том, о сем». Он просит ее открыть свое имя, она соглашается, однако с условием: пусть явится завтра после представления «Дочери фараона» к артистическому подъезду, взойдет на вторую площадку, она будет там с голубым бантиком на ротонде.

Он несется на другой день в театр. «Опускается занавес, – читаем далее в записках, – я направляюсь к подъезду артистов. А может, правду сказал дядя, что надо мною посмеялись. У подъезда выстроены в ряды санки, кареты, огромные колымаги. Вхожу в подъезд, подымаюсь на вторую площадку. Всюду много ожидающих выхода артистов: пажи, лицеисты, правоведы, офицеры, штатские. Выходят артистки, их встречают почитатели, уходят, проходят мимо меня, и ни на одной нет голубого бантика. Достаю папиросу, чтобы закурить перед уходом. В это время выходит театральный лакей, спускается к выходной двери, открывает ее и кричит: «Карету госпожи Кшесинской!» Прекрасно, думаю я, хотя моей незнакомки нет, я все-таки увижу вблизи, в натуре, царицу балета. Открывается дверь. Раздаются аплодисменты ожидающих. Я вижу это прелестное личико, обрамленное шарфом… Но что это? На ротонде большой голубой бант. Она останавливается, улыбается, делает рукой приветственные жесты аплодирующим, разглядывает их и направляется ко мне. «Я сдержала слово. Здравствуйте. Вот вам награда… – и дает мне бант. – На память обо мне»…