Матильда Кшесинская. Любовница царей

В обстановке неразберихи, всеобщего брожения по Петрограду разнеслась ошеломляющая весть: Распутин убит, тело его обнаружено полицейскими подо льдом Невы; в числе лиц, подозреваемых в умерщвлении «старца», хорошо знакомые ей князь Феликс Юсупов, думский депутат Владимир Пуришкевич и – страшно подумать! – находившийся в столице по случаю краткосрочного отпуска мил-друг «Димушка», великий князь Дмитрий Павлович…

4

Вот и не верь пророчествам… Чуявший за собой постоянную охоту хитрющий Григорий Ефимович, желая, чтобы драгоценную его особу берегли пуще глаза, начертал заранее в тетрадке, выдаваемой за дневник, что, мол, в случае его, Распутина, насильственной смерти скорая погибель ожидает неминуемо и Россию. Как в ледяную невскую воду глядел, шельмец! Двух месяцев не прошло после рокового события в Юсуповском дворце на Мойке, как тысячелетняя империя стала разваливаться на куски.

«Каждый день приносил все более тревожные вести, – вспоминает Кшесинская. – Никто не знал, в чем тревога, но чувствовалось, что наступает какая-то гроза, и беспокойное настроение все росло в городе».

В начале февраля она в последний раз после двадцати семи лет профессиональной службы танцевала в звании прима-балерины в Мариинском театре, на благотворительном вечере, устроенном графиней М.И. Витте в пользу Дома Труда для увечных воинов. На другое утро позвонил знакомый полицмейстер их участка генерал Галле, посоветовал ввиду ожидаемых беспорядков покинуть на время город. Прихватив сына, сопровождаемая Петром Владимировым, она уехала в расположенный в Финляндии санаторий Рауха, где и прожила неделю, пока любезнейший Галле не протелефонировал: в Петрограде спокойно, можно возвращаться. Верная принципу – не горевать без нужды, она устроила по приезду грандиозный домашний обед на двадцать четыре персоны. Приказала извлечь и расставить на прежних местах хранимые с начала войны в шкафах предметы убранства, сувениры, безделушки. Парадный стол украсили свежими ландышами, сервировали французским фарфором «лимож», золотым десертным сервизом, скопированным Фаберже с эрмитажного подлинника екатерининских времен. Застолье удалось на славу. Переменам блюд не было конца, вина лились рекой. Воздав должное искусству повара-француза, произнеся бессчетное количество тостов, перешли в салон, мило болтали, пили шампанское и ликеры, слушали музыку, играли в баккара.

«На следующий день, 23 февраля, – пишет она, – когда моя экономка проверяла серебро, хрусталь и белье, что делалось всегда после больших приемов, кто-то из моих служащих прибежал взволнованный и сообщил, что по Большой Дворянской улице движется несметная толпа. Началось то, чего все боялись и ожидали, а именно уличные выступления. Толпа прошла мимо моего дома, не нарушив порядка. Первые три дня еще была надежда, что все уладится и успокоится, и 25 февраля я даже рискнула поехать в Александринский театр на бенефис Юрьева, давали «Маскарад» Лермонтова в постановке Мейерхольда».

Всероссийский остряк Мятлев назвал мейерхольдовскую затею с «Маскарадом» самым длинным из театральных анекдотов. Работа над эпохальной, как ее заранее окрестили, постановкой продолжалась шесть лет, обошлась казне в 300 тысяч рублей золотом. Музыку к спектаклю написал А. Глазунов, в одну из сцен включили «Вальс-фантазию» М. Глинки, художник А. Головин сделал в процессе подготовки 4 тысячи эскизов и рисунков декораций, костюмов, реквизита, грима. Полную неистовых страстей лермонтовскую драму втиснули в прокрустово ложе условного театра. Исполнявшие главные роли столпы русской актерской вольницы, ведомые Ю. Юрьевым, потеряли за время изматывающих репетиций собственное лицо, выглядели в редких по красоте «живых картинах» не более чем нарядными манекенами, призванными иллюстрировать текст. Перед каждым из четырех актов поднимался отдельный занавес: разрезной, с изображениями карт, для сцены в игорном доме, бело-розово-зеленый для бала-маскарада, тюлево-кружевной для спальни и, наконец, траурный, из черной кисеи с нашитыми венками, для заключительной сцены.

«Мороз пробежал по коже, – вспоминает Кшесинская, – когда в финале зазвучала исполняемая церковным хором православная панихида. Всем сделалось не по себе».

Момент для представления своей фаталистской мистерии Мейерхольд выбрал как на заказ. Публика (включая присутствовавших в театре великих князей) разъезжалась с премьеры под завыванье метели и пулеметные очереди, раздававшиеся с крыш. В Петрограде царил хаос. С рассветом в центр хлынули из прилегающих окраин женщины-работницы, требуя хлеба, разъезжали вдоль тротуаров, не зная, что делать, конные патрули, закутанные люди в заснеженных одеждах, встречая войска, кричали «Ура!». На Невском возводились баррикады из опрокинутых саней, ящиков и электрических столбов, на Захарьевской горело здание суда, слышался откуда-то треск выстрелов, по улицам водили разоруженных городовых с перекошенными от страха лицами.